Порою нестерпимо хочется… - Кен Кизи

Голос у Дрэгера был спокоен. — Не думаете ли вы, что верность и преданность, проявленные вами за океаном, должны быть проявлены и здесь, на родине? Верность друзьям и соседям, когда им угрожает чужой враг? Верность…

— Верность за-ради Бога… верность?

— Да, Хэнк. Я думаю, вы понимаете, о чем я говорю. — Терпеливое спокойствие его голоса оказывало почти завораживающее действие. — Я говорю о коренной преданности, истинном патриотизме, беззаветной, чистосердечной привязанности, которая всегда хранится глубоко внутри нас; может, мы иногда о ней и забываем, но когда встречаем человеческое существо, нуждающееся в нашей помощи…

— Послушайте… послушайте, мистер, — натянуто произнес Хэнк. Протиснувшись мимо Ивенрайта, он подносит фонарь к аккуратному лицу Дрэгера. — Привязанности у меня не меньше, чем у этого парня, впрочем как и преданности. Если бы мы имели дело с русскими, я бы боролся до последней капли крови. И если бы Орегон связался с Калифорнией, я бы бился за Орегон. Но если кто-то — Бигги Ньютон, или тред-юнион лесорубов, или еще кто-нибудь там — вступает в конфликт со мной, то я буду биться за себя! Я буду своим собственным патриотом. И мне наплевать, даже если он будет мне родным братом и будет размахивать американским флагом и распевать «Полосато-звездный наш». Дрэгер печально улыбнулся:

— А как же самоотверженность — истинный признак патриота? Если вы правда так считаете, Хэнк, то это какой-то довольно мелкий патриотизм и довольно корыстная преданность…

— Можете называть это как вам угодно, но я вижу это именно так. Если хотите, можете сказать моим добрым друзьям и соседям, что Хэнк Стампер бессердечен как камень. Можете передавать им, что они меня волнуют настолько же, насколько их волновал я, когда вчера валялся на полу в баре.

Они смотрели друг другу в глаза.

— Мы можем сказать им это, — печально улыбнулся Дрэгер, — но мы оба знаем, что это будет неправда.

— Да, неправда! — взорвался Ивенрайт, выйдя из задумчивости. — Потому что, черт возьми, ты всегда сможешь продать лес!

— Боже милосердный, да, Флойд! — Хэнк поворачивается к Ивенрайту с некоторым облегчением от того, что опять можно на кого-то прикрикнуть. — Конечно, я могу продать лес. Но проснись же наконец и подумай немного! — Он выхватывает фонарь у все еще смеющегося Джо Бена и направляет свет на бушующую внизу реку: темная вода крутится в луче света, и водоворот кажется каким-то плотным столбом. — Посмотри туда! Посмотри! Всего лишь после одного дня дождя! Ты думаешь, мы продержимся такую зиму? Я тебе скажу кое-что, Флойд, старый ты мой корешок, чтобы ты не зря съездил. От чего твое несчастное сердце, страдающее запором, возликует и запоет. Мы просто можем не успеть, тебе никогда это не приходило в голову? Нам еще надо сделать половину. За три недели, самых дерьмовых три недели для лесоповала; и заканчивать мы будем в государственном парке. Вручную! Как шестьдесят-семьдесят лет тому назад, потому что нам не позволят тащить туда тракторы и лебедки из боязни, как бы мы не повредили их чертовы зеленые насаждения. Три недели под проливным дождем, с примитивными методами работы — очень возможно, что мы не успеем. Но мы будем пахать изо всех сил, правда, Джоби? А вы, ребята, добро пожаловать, можете стоять и разглагольствовать о женщинах и детях, друзьях и соседях, о преданности и прочей параше, пока языки не отвалятся, о том, как вы лишитесь своих телевизоров этой зимой и что вы будете есть… но предупреждаю: если мы и дадим вам заработать на хлеб, то не из-за того, что я, Джо Бен или кто-нибудь еще намерен изображать из себя Санта-Клауса! Потому что я плевать хотел на своих друзей и соседей в этом городе так же, как и они на меня. — Он останавливается. Рана у него на губе снова открылась, и он слизывает кровь языком. Они стоят в шафрановом свете фонаря, не глядя друг на друга.

— Пошли! — наконец произносит Дрэгер. И Флойд добавляет:

— Да, обратно, туда, где еще есть братство между людьми. — И они начинают спускаться в темноте вниз по мосткам. За их спинами тут же раздается придушенный смех. «Разорвите ваш контракт, чтобы мы могли продать», — присоединяется к нему Хэнк. «Жирный петух, — произносит Джо Бен. — Посбивать бы с него спесь».

— Ага, — соглашается Дрэгер, но мысли его уже где-то далеко.

— Черт, — щелкает пальцами Ивенрайт, когда они добираются до лодки. — Надо было попросить его… — И обрывает себя:— Нет уж, дудки.

— Что ты хотел попросить, Флойд?

— Не важно. Ничего.

— Ничего? — Дрэгер кажется веселым; похоже, настроение у него даже улучшилось. — Попросить его ни о чем?

— Да. Я так и знал. Я знал, что говорить с ним все равно что со столбом. Незачем нам было ездить. Я правильно сказал: ни о чем не надо было его просить.

Ивенрайт вслепую отвязывает трос окоченевшими пальцами и залезает в лодку.

— Черт, — бормочет он, на ощупь пробираясь к корме. — Ну попросили бы: все равно больше чем «нет» он не может сказать. А может, назло и дал бы. Тогда, по крайней мере, был бы хоть какой-то толк…

Дрэгер возвращается на свое прежнее место, на нос.

— А от поездки был толк, Флойд, и безусловный. А что ты хотел попросить? — добавляет он после минутного размышления.

— Курева! — Ивенрайт яростно дергает трос мотора. — Надо было хоть курева у них попросить.

Он заводит мотор и, развернув лодку вниз по течению, со стоном обнаруживает, что уже начался прилив и ему опять придется бороться с рекой.

Когда Тедди увидел Ивенрайта и Дрэгера, пересекающих улицу к «Пеньку», все посетители уже разошлись. Устроившись в своей норе среди разноцветных огней у витрины, он наблюдал, как они себя ведут, войдя в бар: Флойд чувствует себя неловко. Ивенрайт рассматривает свою вымокшую одежду, раздраженно подергиваясь. — Он изменился с тех пор, как вышел из лесов в мир белых Воротничков. — Как нахохлившийся цыпленок, которому не терпится почесаться между перышек. — Флойд приходил после работы мокрый и уставший, как животное, и ему было совершенно все равно, как он выглядит; глупое животное, но вполне домашнее… — Наконец он вздыхает и распускает ремень, чтобы мокрые брюки не резали ему живот… — А теперь он стал просто тупым. И испуганным. К естественной боязни темноты Флойд добавил еще одну, гораздо худшую: боязнь падения. — Сложив свои коротенькие ручки на животе, чтобы скрыть брюшко, которое неустанно увеличивалось с тех пор,