Поединок 18 - Эдуард Хруцкий

– Русский камикадзе! – восхищенно орал молодой инженер, помогая Федору выбираться из воды на берег. – Циркач! Каскадер! Мы тебя к ордену, ешь твою корень, представим!

Инженер то и дело бросался к Федору, в очередной раз стараясь заключить его в свои не больно-то крутые объятия и расцеловать, и при этом перемежал по-школьному восторженные восклицания отборной производственной матерщиной. Кое-как отбившись от него, Чудак вернулся к перемычке и стал разглядывать свой покореженный грузовик, перегородивший промоину столь удачно, что вода через нее теперь почти уже и не просачивалась. По ту сторону машины несколько десятков человек лихорадочно набрасывало землю и щебенку лопатами, а целая толпа народу азартно теснилась вокруг – на подсменку.

– Согласно человеческой воле обыкновенная машина повторила подвиг Александра Матросова! – Раздвигая людей квадратными своими плечами, подошел к Ломунову начальник монтажного управления. – Но ты, герой, не вешай носа: вот только подведем сюда надежный пластырь – и сразу же вызволим твою героиню!

– А какой смысл ее оттуда вытаскивать?

– То есть что значит – какой?

– Так старая же у меня рухлядь была! А теперь-то

уж и вовсе…

– Ну ты, парень, даешь стране угля: мелкого, но до х…! Это же отныне не рухлядь и не просто изувеченная колымага, а, можно сказать, строительная реликвия!

Главный монтажник умудрялся курить свою размокшую папиросу и одновременно при этом широко улыбаться, а Федор стоял перед ним и тоже совмещал несовместимое: сохраняя этакий ухарский вид, размышлял о том, почему Елена не только не кинулась сюда тотчас же, но даже и теперь-то, когда волнения подулеглись, к нему – словно бы на глазах у всех воскресшему из мертвых – так и не подошла. Находясь все еще в центре всеобщего внимания, Ломунов видел ее боковым зрением: девушка стояла поодаль, стояла спиной к месту события и оживленно, может быть, даже слишком оживленно беседовала о чем-то с одной из своих подружек,

Родившийся в той коловерти.Где все для борьбы и в борьбе,Собой я – отныне до смерти –Обязан одной лишь тебе.

Собой – под слепящею сеньюМоя ты и только моя.Собой – ты не меньше России,Которая больше, чем я.

Собой – под слепящею синьюЗвучат твои голос и смех.Собой – ощущение рискаТы мне подарила навек.

На следующий день по всему району (а может, и но всей области) только и разговоров было, что о беззаветном поступке шофера Федора Ломунова в критически или, признавая это без дураков, катастрофически сложившейся ситуации. А в родном гараже Чудака и во-обще, словно дорогого нашего Никиту Сергверича Хрущева, обсморкавшегося в платок, встретили чуть ли не дружными и продолжительными аплодисментами. В самый разгар этого тем не менее искреннего чествования к водителям подошел сам Мантейфель, неторопливо достал из нагрудного карманчика сложенный вчетверо листок папиросной бумаги и, разгладив его на чьей-то спине, со значением протянул Федору. Полупрозрачный листок оказался копией директорского приказа о вынесении Федору Ломунову благодарности «за трудовой, – но почти что и боевой, – подвиг» и награждении молодого водителя денежной премией в сумме предыдущего месячного заработка.

А за несколько минут до начала рабочего дня (что и ожидалось!..) в перекрик – по живой цепочке – Федору доставили словесную эстафету о том, что его вызывают к завгаровскому телефону. Наконец-то звонила Лена, и, если бы не две-три предательские паузы в ее светско-беззаботных фразах, можно было бы подумать, что девушка и не смущается вовсе, сама назначая парню отнюдь не деловое свидание.

– Заходите за мной к нам на работу, Федя.

– Непременно зайду, как только освобожусь. И спасибо вам.

– А спасибо-то за что?

– За смелость. За презрение к возможным кривотолкам на наш с вами счет у вас на работе.

– Что ж! Я теперь поневоле такая… Пересиливающая…

– Что пересиливающая?

– А культы всякие. Сперва вот культ личности Сталина, а теперь и культ людской молвы. Сижу вот и вызывающе томлюсь ожиданием встречи с кулинаром на виду у родного своего коллектива.

Впрочем, когда Федор сразу же после смены зашел за девушкой к ней на работу, Лена при всех ничтоже сумняшеся – первой – поздоровалась с ним приветливо, но так, словно бы и не состоялось вовсе между ней и парнем никакого многообещающего телефонного сговора поутру. «Не враз оторвешься от власти советских условностей, – усмехнулся было на это Федор, но тут же не без уважительности мысленно воспроизвел давешние фразы, ронявшиеся девушкой в трубку, надо полагать, при гробовом молчании находившихся тут же сослуживцев. И, главное, вот эти: – «Что ж! Я теперь такая… Пересиливающая…»

Потом они медленно шли берегом реки, поверхность которой наискосок была пересечена багровой – похожей на раскаленную полосу стального проката – дорожкой, отбрасываемой заходящим солнцем. Поднятая грузовиками пыль над проселком, словно бы при созидании некоего единого холста, сплетала свои серые клубы с сизыми прядями дыма, поднимающегося не иначе как над только еще разгорающимся в устье какого-либо оврага рыбачьим костерком.

– И мы нисколько не хуже некоторых других, – Лена плавно повела рукой в сторону открывавшегося с берега вида на развернувшееся строительство. – Помните, у Маяковского: «Через четыре года здесь будет городсад!»?

– Поэт-трибун одно напророчил людям Кузнецка, а вышло-то совсем-совсем другое. Думаю, что и здесь через четыре года нечем будет дышать и негде будет приткнуть какую-никакую коляску с младенцем.

– Ох, какой же вы!

– Какой?

– Безысходно-пессимистичный. Вот какой! И вообще вас изнутри что-то, мягко говоря, покусывает.

– А не мягко говоря, гложет?

– Сойдемся на том, что грызет. Учтите, женская наша интуиция вещь опасная.

Сумерки, заставившие девушку умолкнуть, только-только начали сгущаться, и поэтому в окнах заселенных зданий и на стройках электрические огни мерцали пока еще слабо и оттого даже вроде бы притягательно. Казалось, бледно-дрожливые всполохи электросварки и те вписываются вместе с гулом многих автомобильных и крановых моторов в забывающую ныне о былом, о первозданном своем естестве документально-звуковую киноленту местной природы.

– Залюбовались все-таки?

– А вы – нет? Неужели вас нисколечко не волнует такая рукотворная наша красота?

– Вот она где у меня сидит, ваша рукотворная, – похлопал себя по затылку Федор. – Каждый день ею любуюсь до полного отупения. А сегодня из-за очной ставки с нею в непрерывных рейсах даже и перекусить не успел…

– Так это дело поправимое! Тут же у нас молодежное кафе неподалеку. Работает с десяти утра до двадцати трех тридцати.

– Полезные для холостяка-водителя сведения сообщаете. А как в нем по части извечной соцпроблемы, то бишь свободных столиков?

Молодежное кафе, оборудованное абы как и на скорую руку на первом этаже неопрятной блочной пятиэтажки, оказалось и впрямь переполненным, причем публикой не одного только юного возраста. Но Елене и Федору неожиданно повезло: за одним из столиков на четверых шестеро предельно доброжелательных посетителей призывно замахали руками и потеснились таким образом, что плюс к ним еще двое – новеньких – сумели заказать себе нехитрый стереотипный ужин.

– Говорят, у нас собираются открыть настоящий ресторан, – мечтательно сообщила чернявая девчушка. – В меню тогда будут котлеты по-киевски и мороженое по-московски.

– Я тебе и в этом меню чего хочешь изображу! – иронически откликнулся чей-то хрипловатый басок. – А ресторан они тебе откроют, держи карман ширше! Как бы еще и этот шалман не прикрыли, чтобы не разлагать наше праведное население на грешный западный манер.

За соседним столиком (тоже в двойной или даже тройной тесноте, да не в обиде!) веселилась здорово подзагулявшая компания парней, судя по всему, из числа шоферов той самой автоколонны, что была переброшена сюда давеча для ударного по темпам создания перемычки. Парни шумно ссорились между собой и тут же целовались, разъяренно хватали друг друга за рукава и через мгновение со слезами на глазах клялись в вечной шоферской дружбе, но главное, непрерывно сыпали при этом отборной матерщиной на весь старавшийся не замечать их скандального присутствия зал.

– Выпили всего на пятачок, – повернувшись к компании, громко, но как-то вроде бы добродушно заявил вдруг Федор, – а шуму-то, шуму-то… На добрый червонец!

– Федя! – всполошилась девушка. – Не обращайте на них внимания! То есть, я хотела сказать, не привлекайте их внимания к нам!..

Но завуалированный вызов Федора был за соседним столиком уже услышан и правильно оценен, судя по угрожающему хохоту, вслед за которым двое здоровяков грузно, но решительно поднялись со своих мест. Один из них, тот, что покачивался сильнее, стал сквернословяще уверять, что видывал таких вот указчиков, в гробу, а второй задумчиво остановил свой заметно трезвеющий взгляд на Елене.