Свидание с хичи. Анналы хичи - Фредерик Пол

— Мне кажется, я понимаю, как плотна плотность, но как горяча температура?

Альберт задумчиво сказал:

— Невозможно объяснить, потому что ничто не может быть таким горячим. Не с чем сравнивать. Мне придется воспользоваться одним из тех терминов, которые вы ненавидите. Вся вселенная находится в «термическом равновесии».

— Ну, Альберт… — начал я.

— Нет, выслушайте меня! — рявкнул он. — Это просто означает, что все частицы взаимодействуют и меняются. Представьте себе миллиарды триллионов выключателей, которые случайно срабатывают. В любой момент сколько их включается, примерно столько же и выключается, так что сохраняется общая сумма; это и есть равновесие. Конечно, там никаких выключателей нет. Электроны и позитроны взаимно аннигилируются, производя нейтрино и фотоны, и наоборот; но в одно и то же время количество разных событий уравновешивается. В результате равновесие. Хотя внутри этого равновесного состояния все мечется как сумасшедшее.

Я сказал:

— Вероятно, так и есть, Альберт, но тебе понадобилось дьявольски много времени, чтобы добраться до сотой доли секунды. А ведь нам предстоят восемнадцать миллиардов лет.

— О, — ответил он, — отныне мы двинемся гораздо быстрее. Не нужно выскакивать вперед, Робин. Идем дальше. — И отдаленный огненный шар расширился. — Десятая секунды — теперь температура упала до трех на десять в десятой градусов Кельвина. Одна секунда — она упала еще втрое. Теперь — позвольте на мгновение задержаться. Прошло четырнадцать секунд после Большого Взрыва. Вселенная еще втрое похолодела; теперь ее температура всего три на десять в девятой степени градусов Кельвина. Это означает, что равновесие начинает нарушаться, потому что электроны и позитроны аннигилируются быстрее, чем производят противоположную реакцию. Мы остановились в этом пункте, Робин, потому что тут находится ответ на ваш вопрос.

— Ну, — как можно тактичнее сказал я, — если тебе не все равно, почему было сразу не дать мне ответ и не смотреть все это шоу?

— Потому что мне не все равно, — сердито ответил он, — а вы не понимаете. Но мы пойдем еще быстрее. Теперь мы в нескольких минутах от взрыва. Температура уменьшилась еще втрое: она всего десять в девятой степени Кельвина. Становится так холодно, что возникают протоны и нейтроны. Они даже начинают объединяться в ядра водорода и гелия. Настоящая материя — и почти материя! Это пока только ядра, а не атомы. И вся эта так называемая материя сосредоточивает в себе лишь ничтожную долю массы вселенной. А все остальное — свет и нейтрино. Есть немного электронов, но вряд ли существуют позитроны.

— Как это? — удивленно спросил я. — А куда девались позитроны?

— С самого начала электронов было больше, чем позитронов. Так что когда они взаимно аннигилировались, остались лишние электроны.

— Почему?

— Ах, Робин, — серьезно ответил он, — это лучший из всех вопросов. Я дам вам ответ, который вы, вероятно, не поймете. Поскольку электроны и позитроны, как и все другие частицы, всего лишь колебания замкнутых струн, то число этих частиц в основном случайно. Вы хотите углубиться в теорию суперструн? Не думаю. Просто помните слово «случайно», и пойдемте дальше.

— Минутку. Альберт, — сказал я. — Где мы сейчас?

— Примерно через двести секунд после Большого Взрыва.

— Гм, — сказал я. — Альберт. У нас впереди по-прежнему миллиарды и миллиарды лет…

— Больше, Робин. Гораздо больше.

— Замечательно. И если нам потребовалось столько времени на несколько минут, значит…

— Робин, — сказал Альберт, — вы можете отказаться в любую минуту, но тогда как я смогу ответить на вопросы, которые вы, конечно, будете продолжать задавать? Можем сделать небольшой перерыв, чтобы вы все это усвоили. Или, еще лучше, я могу ускорить движение.

— Да, — ответил я, без всякого удовольствия глядя на сверкающий шар, в котором все.

Я не хотел перерыва. На самом деле я хотел, чтобы все кончилось.

Признаю, что Альберт всегда знает, что хорошо для меня. Чего он не понимает, так это, что «хорошо» — абстрактная концепция, и часто хорошо для меня то, чего я совсем не хочу. Я уже почти пожалел, что занялся всем этим делом, потому что мне оно не доставляло удовольствия.

Поэтому я хорошо знал, какая из трех альтернатив Альберта мне нужнее всего. Я предпочел бы первый выход, потому что вся эта жара и давление меня уже утомили, а больше всего надоело сидеть неизвестно где в пустоте. Второй выход — сделать перерыв и, может быть, немного расслабиться с Эсси.

Так что я выбрал третий.

— Давай побыстрее, Альберт.

— Конечно, Робин. Идем дальше.

Шар угрожающе раздулся. Он по-прежнему представлял собой просто шар. Никаких звезд или планет, даже никаких комков в этом пудинге. Просто масса нерассортированного вещества, очень яркого. Впрочем, теперь она казалась несколько менее яркой, чем раньше.

— Мы шагнули далеко вперед, — счастливо сказал Альберт. — Прошло примерно с полмиллиона лет. Температура действительно сильно упала. Теперь она всего около четырех тысяч градусов Кельвина. Существует множество гораздо более горячих звезд, но, конечно, мы говорим не об отдельных точках, а о средней температуре всего. Вы заметили, что шар теперь не такой яркий? До сих пор вселенная была радиационно-доминировавшей. Преобладали в ней фотоны. Теперь начинает доминировать материя.

— Потому что больше не осталось фотонов, верно?

— Нет, боюсь, неверно, — виновато сказал Альберт. — Фотонов по-прежнему много, но общая температура ниже, что означает, что в среднем на каждый фотон приходится меньше энергии. Отныне материя перевешивает во вселенной радиацию… вот так… — Шар еще больше раздулся и потемнел. — Миновало еще несколько сотен тысяч лет, и температура упала еще на тысячу градусов. В соответствии с законом Вайнберга: «Время, которое требуется вселенной, чтобы перейти от одной температуры к другой, более низкой, пропорционально разнице квадратов температур». Не думаю, чтобы вам нужно было понимать это, Робин, — печально добавил он, — хотя это прекрасное доказательство десятимерной суперсимметрии…

— Кончай, Альберт! Почему эта проклятая штука такая темная?

— Ах, — благодарно сказал он, — это интересный момент. Сейчас так много ядерных и электроноподобных частиц, что они закрывают свет. Так что вселенная становится непрозрачной. Но это изменится. До сих пор у нас были электроны и протоны, но вселенная была так горяча, что они и оставались в таком состоянии. Как свободные частицы. Они не могли объединяться. Вернее, они непрерывно объединялись, образуя атомы, но температура тут же разрушала их. Теперь передвинем камеру, — шар снова увеличился и неожиданно стал ярче, — и внезапно — смотрите, Робин! Смесь прояснилась! Сквозь нее пробился свет. Электроны и протоны соединились, образовав атомы, и фотоны снова могут пролетать свободно!