Бонапарт. По следам Гулливера - Виктор Николаевич Сенча

– А, это корпус генерала Багговута…

– Точно так.

– Кем вам приходится генерал Тучков, командир третьего корпуса?

– Он мой родной брат…

– Не стану спрашивать вас, генерал, о численности вашей армии, а скажу, что она состоит из восьми корпусов, каждый корпус – из двух дивизий, каждая дивизия – из шести пехотных полков, каждый полк – из двух батальонов; если угодно, могу назвать даже число людей в каждой роте…

Поклонившись Бонапарту, Тучков с легкой усмешкой заметил:

– Вижу, сир, Вы хорошо обо всем осведомлены…

– И это немудрено, – ответил собеседник. – Всякий почти день мы берем много пленных. Их расспрашивают… Отсюда полученные сведения.

Потом, тяжело посмотрев на пленного, Бонапарт сказал:

– Ну что, хотели войны – вы ее получили. Вы желали этой войны – не я!..

Поговорив какое-то время о политике, Наполеон спросил:

– Его Величество император Александр знает вас лично?

– Надеюсь, ибо я имел счастье служить в Императорской гвардии…

– Генерал, смогли бы вы написать письмо Его Величеству?

– Никак нет. Я никогда не осмелился бы утруждать моего Государя своими письмами. Тем более…

– Что – тем более? – пронзительно взглянул на Тучкова Наполеон.

– Тем более в моем нынешнем положении…

Бонапарт помрачнел. Кто бы сомневался, что этот генерал-майор не может напрямую написать своему монарху. И все же спросить стоило. Оставалось последнее: отправить письмо царю опосредованно…

– Тогда, быть может, вы напишете вашему брату?

– Конечно, брату написать могу, это другое дело.

– Благодарю, генерал. Я хотел бы, чтобы вы известили своего брата, что пишете по моему поручению. И что он сделает мне большое удовольствие, если доведет до сведения императора Александра сам, или через великого князя, или через главнокомандующего, как прекратить миром военные действия. Довольно крови! За что мы деремся?! Эту войну пора заканчивать…

Тучков молчал. Бонапарт же снова отвлекся, заговорив о большой политике. И все же он не забывал о цели беседы с пленным.

– Вы сможете написать такое письмо? – вновь вернулся Наполеон к главной теме разговора.

– Смогу.

– Очень хорошо, – улыбнулся Император. – В противном случае Москву ждет незавидная участь: после того как мы ее займем, она будет разорена. Не это ли бесчестье для России и всех русских?! Ведь быть занятой неприятелем – все равно что для девушки лишиться чести… И вот еще: хотел узнать, генерал, это правда, что царь может единолично принять любое решение – скажем, заключить со мною мир?

– Да, это так, – подтвердил Тучков. – Кто же ему сможет воспрепятствовать?

– Сенат, например. Неужели сенат не в силах помешать царю заключить мир, если он того пожелает?

Тучков покачал головой:

– Сенат у нас никакой другой власти не имеет, как только ту, которую угодно Государю ему предоставить…

На этом разговор закончился. По распоряжению Наполеона генералу Тучкову вернули шпагу и отправили в качестве военнопленного во Францию…

Письмо, написанное Павлом Тучковым своему брату, маршал Бертье отослал в главную квартиру Барклая-де-Толли. Сделано это было с дальним прицелом: не было и толики сомнения, что после прочтения оно будет отослано в Петербург.

Однако хитрость Наполеона была разгадана. От Александра так и не последовало никакого ответа: во время боевых действий с захватчиками никто не думал ввести никаких переговоров…

Смоленск явился для французов неким камнем преткновения. Увиденное на гигантском пожарище потрясло завоевателей. Такое было впервые: воочию наблюдать пепелище целого города. Даже такие прожженные вояки, как Даву, Мюрат и Ней, от всего увиденного поеживались.

Но главное заключалось в другом: дальше идти никто не хотел! Каждый французский солдат с тревогой смотрел на товарища – такого же, как он сам, испуганного и задумчивого. В сердцах французов поселился страх. Нет, они боялись не лихих кавалерийских атак, не раскаленной картечи – их угнетала нечеловеческая тяжесть похода как такового. Русская кампания оказалась слишком губительной. И никакие доводы Наполеона о том, что, заняв Москву, они наконец отдохнут, прославив себя и силу французского оружия, ни к чему не приводили. В штабе Наполеона тихо роптали…

– Государь! – бросился в один из дней на колени перед Наполеоном маршал Мюрат. – Москва нас погубит!..

Разговор этот произошел накануне взятия Смоленска, в самый разгар бомбардировок города. Бонапарт был очень удивлен поступком своего преданного маршала. Но еще больше ему пришлось удивиться другому: как ему доложили, во время пушечной дуэли с русскими Мюрат слез с лошади и направился навстречу выстрелам, явно ища смерти.

– Это очень опасно, Ваша светлость, – возразил на выходку Мюрата его адъютант. – Погибнете не только вы, но и вся свита…

– Ну так прочь все отсюда! – не сдержался Мюрат.

Лишь после того как штаб Мюрата в полном составе отказался покидать своего командира, тому стало стыдно за свой поступок и он был вынужден возвратиться…

* * *

Мир, мир, мир… Только мирный договор с русскими помог бы сейчас исправить допущенные ошибки. Главное – не увязнуть по уши в медвежьей берлоге…

«По прибытии в Смоленск император велел навести справки, не осталось ли здесь какого-нибудь легко раненного офицера или какого-нибудь более или менее видного человека из русских, – пишет Коленкур. – Нашли только одного русского офицера, который прибыл сюда, кажется, в качестве парламентера и был по некоторым соображениям задержан здесь[173]. Император принял его и после нескольких незначительных замечаний спросил, не состоится ли сражение. Он добавил, что после этого… легко будет заключить мир – подобно двум дуэлянтам, которые примиряются после поединка… Затем император сказал, что он отправит его обратно с тем условием, чтобы он передал императору Александру, что… он хочет мира».

Слова Наполеона, который, потрясенный увиденным в Смоленске, произнес, что «русская кампания двенадцатого года закончена», как выяснилось, были сказаны в минуту душевного волнения. События диктовали иное. Во-первых, оставаться в Смоленске не было никакой возможности; а во-вторых, русские по-прежнему уклонялись как от генерального сражения, так и от мира…

Между тем война приобретала поистине всенародный характер. Крестьяне и горожане той местности, куда входил неприятель, покидали родные места и, вооружаясь, пытались сопротивляться – когда организованно, когда поодиночке, сами по себе.

«…Война народная час от часу является в новом блеске, – вспоминал участник событий, полковник русской армии Федор Глинка. – Кажется, что сгорающие села возжигают огонь мщения в жителях. Тысячи поселян, укрываясь в леса и превратив серп и косу в оборонительные оружия, без искусства, одним мужеством отражают злодеев. Даже женщины сражаются!.. …Перевязывали многих раненых. Один 14-летний мальчик, имевший насквозь простреленную ногу, шел пешком и не жаловался. Перевязку вытерпел он с большим мужеством. Две молодые крестьянские девки ранены были в руки. Одна бросилась на помощь к деду своему, другая