Девочка, которая зажгла солнце - Ольга Золотова

(если только забыть, что ученые давно доказали — в организме нет никаких звезд, а только пульсирующая плоть, кровь и множество тканей; эти люди вряд ли могут поверить в волшебство, если не простили себе небольшую игру воображения)

зажигает искру в глазах, и мы чувствуем невероятный прилив сил, свежесть в голове, собранную в руках и ногах тонну энергии — и дело здесь не в только что съеденном бифштексе или тарелке кукурузной каши, сваренной на молоке. Эти самые звездочки и связывают нас с небом. Они заставляют чувствовать себя частью чего-то прекрасного: именно поэтому человек может часами стоять в полном одиночестве и смотреть на восходящее солнце, на окрашенный кровью горизонт или темнеющий небосвод, где вот-вот зажжется огромный круглый фонарь и разукрасит сумрак волшебным светом; из-за них иногда может показаться, что в тебе скрыто особое предназначение, и только ты можешь перевернуть привычное всем устройство этого мира, переписать заново его законы и создать нечто удивительное. Что, если такие светящиеся камешки есть в каждом — просто люди науки прячут свои в непроницаемые колбы, полностью игнорируя ослепительный свет и запахи влажного камня, другие порой слушают всполохи внутри себя, но не придают им особого значения, а творцы… они сами зажигают свои звезды, подолгу держат у бледно мерцающего комочка горящие спички, сжигая дочерна собственную кожу пальцев, но добиваются цели, и вот душа вспыхивает синим пламенем, сердце разрывает от неописуемого восторга, а руки создают величайшие произведения искусства, с такими же кусочками чуда внутри каждого полотна или клочка исписанной бумаги.

И мне кажется, это действительно прекрасно.

Что ж, пожалуй, я и так слишком задержалась тут и нужно спешить — только что вошла мама и предложила кусочек морковного торта, который выглядел крайне неаппетитно. Однако, я успею записать еще одну мысль, иначе она не даст мне покоя в течение всей этой и следующей ночи, а потому не стоит откладывать но потом этих крошечных червячков в глубинах сознания.

Я стала по-другому смотреть на вещи и окружающий меня мир; так, будто все в одно мгновение переменилось (сродни цвету кисточки, который мгновенно превращается в другой, стоит только коснуться густой краски), стало новым и чужим. Я теперь подолгу могу смотреть на самый обычный снегопад и представлять, как под снежными сугробами остаются навек воспоминания ушедшего лета и осени — даже если белое одеяло однажды растает, они не останутся прежними моментами, а будут размоченными и блеклыми отражениями некогда ярких и удивительных событий. Значит ли это, что я взрослею?

(ведь раньше мы радовались каждому дню рождения, думая, что становимся старше, умнее и опытнее; но все куда проще, и чтобы это понять, не нужно проживать целый год в слепом ожидании — мы становимся только на год ближе к смерти; об этом не говорят, ведь как можно сказать маленькому улыбающемуся ребенку: «Ты постарел, милый, и тебе осталось жить меньше на целый год. Давайте в честь этой новости приготовим праздничный торт и зажжем свечи, чтобы ты еще раз осознал количество впустую прожитых лет!»

Да, скорее всего, я становлюсь всего-навсего старше… или схожу с ума. Зависит от того, какой ответ из двух мне больше понравится.

28 декабрь_________________________________________________________

Мне приходится заставлять себя сидеть ровно и делать хоть какие-то записи, чтобы после перечитывать и чувствовать внутреннее насыщение. Это сложно. Сложно объяснить и понять в первую очередь — я похожа на очарованного мечтой странника, который бредет с закрытыми глазами и оглядывается по сторонам лишь на мгновение, чтобы после вновь вернуться в мир волшебной выдумки. Он петляет по одним и тем же тропинкам, но не замечает этого; продолжает идти и не находит смысла в бесконечном движении; смотрит на окружающие его ели и громко воет, потому что обречен на долгие страдания и потерял как путь, так и заветную мечту. И мне тоже хочется заплакать. Позвать маму, и зная, что она не откликнется, взорваться сотней рыданий и всхлипов, потому как тонкие стенки души перестали выдерживать накопившуюся тяжесть запечатанного там груза — и теперь он постепенно выходит наружу, отвратительный и тошнотворный, а остается прозрачное НИЧТО.

Многим кажется, что ничего не чувствовать гораздо лучше, нежели ощущать что-то хорошее, ожидая плохое ему на смену. Джек тоже так думает, и все это время я пыталась переубедить его, но… Сама не заметила, как отступилась от привычных радостей и предпочла им холодное равнодушие. Мне хочется стать сказочником; тем самым, что путешествует по сухому миру без каких-либо помыслов, а только бредет прямо и дарит людям надежду на возможное счастье; в одном доме ему нальют хорошего вина, в другом накормят свежеиспеченным хлебом и предложат сладкий чай, а в знак благодарности почерпнут прекрасные истории. Такой человек не может быть плохим или только хорошим: в его душе отдельный, не доступный никому постороннему мир, в который он порой приоткрывает дверцу и достает крохотное семечко. Но у меня снова ничего не вышло, и своей помощью я принесла один только вред.

Значит ли это, что я плохой рассказчик, или мои сказки ненастоящие?

Сегодня за ужином мама немного рассердилась на папу и сказала странные слова, такие, как будто она их подслушала из далекого прошлого. Ей не понравилось, что он читает статью о чумной Англии и иногда бросает какие-то отдельные комментарии в мерный поток нашей дружной беседы; она привстала чуть-чуть, наклонилась к старому газетному выпуску и указала на черно-белое изображение человека с железным вороньим клювом, сказав: «Ты думаешь о смерти, а Бог не любит грешников, Элиот». Папа еще тяжело рассмеялся (он недавно слегка простудился, и голос был сиплым и немного даже грубым), обвел семью полусонным взглядом и не спеша ответил, как будто тщательно пережевывал каждое свое слово:

— Тогда кто, если не ОН, наслал на страну чуму? Неужели божественные заповеди призывают избавиться разом от всех неправедных с помощью смертельной болезни?

Мама тогда странно нахмурилась (я пыталась запомнить каждую мелочь, чтобы потом перенести сюда и надо всем еще раз как следует подумать), и забрала у него печатные листы. Положила в центр стола, перекрестила каждую из пяти тонких страниц и сказала опять-таки глухо:

— Это сделал не ОН, а самый настоящий дьявол или слуга дьявола — это уж точно не мне знать. Все это случилось потому… — она умолкла на секунду, бросила один взгляд на Хлою и другой, куда более долгий и изучающий, на мое лицо, и