Ланцет и Мейстер. Дело № 1: Ведьмин кот - Дана Арнаутова

разбрасываются даже семиранговые ведьмаки! Да и если не брать в расчет соображения меркантильные, с чего ему отказываться? Прогуляется, посмотрит красивый город Ластенмарк, а то Вистенштадт он не видел и увидеть толком не успеет. И всего-то забот — варить вам кофе, трепать языком и поглядывать по сторонам — что в этом такого, чего он и так не делает сейчас? Хотите, я с ним сам поговорю?

— Не стоит. — Видо качнул головой. — Если уж я прошу его об услуге, эта просьба должна исходить от меня, иное неучтиво. И вы правы, ему будет чрезвычайно полезно побывать в обществе, пусть и провинциальном. Для начала так даже лучше! Хотя я не могу назвать его манеры варварскими, некоторая шлифовка им не помешает. А в свободное время я смогу полнее познакомить его с особенностями нового статуса. Но… мы ведь так и не знаем его направление! — вдруг вспомнил он важнейшую вещь, которую совершенно упустил из виду. — Конечно, теперь можно провести полную проверку, но эксперименты требуют времени!

— Да не все ли вам равно? — пожал плечами Фильц с возмутительным равнодушием. — Он ведь урожденный, верно? Ни Мария Герц, ни Сухоручка ему дар не передавали, контракта он не заключал, значит, получил силу при рождении, а инициация случилась то ли при переходе в наш мир, то ли от потрясения, когда его чуть в жертву не принесли. Поздновато, конечно, но всякое бывает, может, дело как раз в его высоком ранге — сила дольше копилась и созревала. В лицензии запишите его пока артефактором — на основании созданной руки! А там как проявится что-нибудь еще, так дополните. Инициация-то у него прошла?

— Я чувствую его силу, но не могу понять, с чем она связана, — признался Видо. — Вы снова правы, живой артефакт — это данность, с которой уже можно иметь дело. К тому же артефакторов обычно не боятся, и даже если начнутся новые выплески, это не вызовет у окружающих страха. Зато всем будет понятно, почему он меня сопровождает — проходит испытание перед присягой в Ордене и выслуживает рекомендации. Даже не обязательно представлять его как моего кофешенка, если это покажется герру Ясенецкому недопустимым или неприятным.

— Ну так давайте позовем и спросим…, а вот и он — легок на помине! — обрадовался Фильц, когда после стука дверь допросной распахнулась и предмет их разговора появился на пороге с подносом, на котором дымилась пара кофейных чашек и стакан глинтвейна — явно для Фильца.

* * *

— Ходить за вами хвостом, варить кофе и рассказывать всем желающим, как в дикой Московии медведей запрягают в кареты? — уточнил Ясенецкий, выслушав их, и преспокойно заявил: — Запросто!

— Но… раньше вы отказывались, — несколько растерялся Видо. — Не поймите превратно, я чрезвычайно рад, что вы согласились! Просто не понимаю, что с вашей точки зрения изменилось в моем предложении?

— Степень пользы, которую способно принести мое присутствие, — сообщил Ясенецкий. — Вы же сами сказали, что мы едем выяснять обстоятельства чьей-то смерти. Раз вы берете меня с собой, значит, вам нужна помощь, а что еще я могу, кроме как обеспечивать вас приличным кофе и отвлекать на себя излишне любопытных болтунов, пока вы станете работать? Ну а если это нужно, с какой стати я буду упираться копытами и отказываться делать то, что и так делаю здесь, в капитуле?

Фильц хмыкнул с непередаваемым ехидным удовлетворением. Видо, практически слово в слово услышав то, что несколько минут назад говорил секретарь, едва не поперхнулся. Порадовался, что этого не случилось, потому что поперхнуться таким кофе было бы кощунством!

Безумно ароматный, источающий запахи корицы, карамели и еще чего-то пряного, праздничного, а главное, идеально сладкий и густой — он как будто сам проскальзывал в горло, и Видо с трудом заставлял себя не осушить чашку одним махом, словно жадный ребенок. Да только ради такого кофе стоит…

Он прищурился, едва не застонав от наслаждения, и Ясенецкий, поймав его взгляд, слегка улыбнулся — понимающе и одобрительно, совершенно без насмешки, просто как человек, отлично выполнивший какое-то дело и по праву этим довольный.

— Вы совершенно правы, — признался Видо, сделав очередной глоток. — Ваша роль, в основном, будет состоять в отвлечении внимания.

«А еще, — подумалось ему, — я очень надеюсь, что вы сможете совершить для меня чудо. Вы уже совершили одно, доказав, что можете устоять перед соблазнами Той Стороны. Не поддались на посулы и угрозы фамильяра, помогли мне, а тем самым спасли нас всех. С моей стороны в высшей степени недостойно требовать еще чего-то, особенно после того, как я с вами поступил. Но я все же надеюсь на помощь, которую вы мне пообещали. Кажется, больше мне надеяться просто не на что. Конечно, Господь привел вас в этот мир не ради моего спасения, не настолько я самонадеян, чтобы так думать. Но кто может постичь все Его замыслы? Вдруг там и для меня нашлось место, когда Он определял вашу участь?»

— И не вздумайте снова отказываться от жалованья кофешенка, — сварливо заявил Фильц, перекладывая бумаги на столе. — На этот раз я сам готов настоять, чтобы герр патермейстер выдал вам аванс, и прошу потратить его на должный гардероб. Младший граф Моргенштерн не может явиться в обществе со свитой, состоящей из дворника и деревенской ведьмы, нам придется сделать хотя бы попытку выдать вас за приличного человека.

— Заранее вам сочувствую, — сказал ведьмак так серьезно, что Видо не сразу заподозрил насмешку. — Боюсь, что делать из меня приличного человека в понимании вашего общества — сизифов труд. Но попробовать не откажусь и обещаю напрячь все свои способности к маскировке.

* * *

Далекий колокол ударил к вечерней молитве. Покидая допросную, Видо перекрестился и привычно зашептал слова «Милосердия Господня». В часовне лежало тело Клауса, приготовленное к погребению, так что идти туда для молитвы пока не следовало. Нельзя отпевать самоубийцу или молиться над его телом. В часовне же его разместили, чтобы Видо перед похоронами мог совершить над телом экзорцизм — предосторожность отнюдь не лишняя для того, кого погубила Та Сторона. Если бы нашлись доказательства, что Клаус действовал в помрачении рассудка, его могли бы признать невиновным в тяжелейшем грехе самоубийства, но, увы, отчаяние и утрата надежды на милость Господню таковыми обстоятельствами не являются. Напротив, они лишь утяжеляют грех, это как бросить оружие