Лягушки - Владимир Орлов

Из живых существ встретился экспедиции лишь серый камышовый кот. Назвался Тимофеем. Шёл он неизвестно куда, но явно не вдогонку козлоногому. На людей и автомобили взглянул высокомерно и дерзко, только что не сплюнул. На вопросы не ответил и поискам не помог. Пожалуй, и музыка с небес его не трогала. Пройдя метров двадцать, кот на жёлтом бугорке принял бойцовскую позу в ожидании, не станут ли его отлавливать, потом успокоился, встал, потянулся, пометил степь, задрал и распушил хвост и пошел дальше дорогой своего совершенного выбора.

— Ну, ладно, — сказала Свиридова, и экспедиторы с облегчением поспешили к внедорожникам.

Теперь Свиридова торопила. Но кочевников Козлоногого и след простыл. Если не считать остатков удовлетворения видовых голоданий на привалах. Будто бы Козлоногий и его спутники с мест привалов улетали. Но Свиридовский Дервиш прежде летать не умел.

Единственно, не утихала музыка в небесах, и всё громче, нервнее, обещанием печалей звучал дудук, вовсе не имевший отношения к грецким орехам. А Свиридову била дрожь предощущения дурного.

При въезде её в Джаркент музыка в небесах в мгновение оборвалась. Будто была отключена камышовым котом. И не единая тварь, предположительно, должная было бы кочевать с козлоногим, нигде обнаружена не была. Ничто вокруг не шевелилось, не квакало, не шуршало, не трещало по привычке и не фыркало. Может, и Дервиш существовал внутри прокатившегося в степи миража? Свиридова взволновалась.

Встречали её в Джаркенте с цветами важные местные люди, разных значений и пород.

— Спасибо, — сказала Свиридова. — Сейчас не до речей и автографов. Это потом. Где у вас торгуют грецкими орехами?

Торговали на Уйгурском рынке. А уже вечерело. На погоню за кочевниками ушло пять часов. Может, и больше. Но восточные базары шумят чуть не до ночи. Через пятнадцать минут Свиридова была в ореховом ряду. Присутствие здесь Дервиша она ощутила сразу, ещё и не увидев его. И это, несомненно, был Ковригин. Но прежде Свиридова обратила внимание на козлоногого мужика, набивавшего орехами рогожный мешок. Козлоногий обернулся, выкрикнул что-то на неизвестном Свиридовой языке и бросился, подпрыгивая и взлетая над гудевшими в проходах людьми, к выходу с рынка. При этом волок на плече два полных уже мешка.

— Сашенька, — спросила Свиридова, — как ты себя чувствуешь?

Ковригин взглянул на неё с недоумением.

— Ты меня не узнаёшь? — испугалась Свиридова. — Я Наташа Свиридова.

— Ну и что? — нехотя сказал Ковригин. — Копьём бесчувственным проткнул он шкуру сказочного вепря.

— То есть ты уже не Дервиш! — воскликнула Свиридова.

— Ну и что? — сказал Ковригин, и веки его готовы были склеиться.

Среди важных людей Джаркента к Свиридовой прибился удалец средних лет со светлым чубом георгиевского кавалера Иван Артамонович Поскотин, из семиреченских казаков ("Семиреки — вперёд!"), ныне фермер-коневод и производитель кумыса. В прошлое посещение Ковригиным Джаркента они познакомились и хорошо, именно с возгласами "Семиреки — вперёд!", провели время.

— Вашему Сашеньке, — сказал Поскотин, — следует отоспаться, а там посмотрим! Это же надо без толку прошагать двести километров!

Разместили Свиридову и Ковригина в бывшем Доме Крестьянина, отчасти перестроенном, имелись в нём теперь одиночные номера. Ковригин рухнул на кровать не раздеваясь и отправился в далёкие сны. Свиридова посидела над ним сострадательной матерью и расплакалась. Ей стало жалко себя. Что она гонялась за призраком любви? Никто её не любил, а все страстные её обожатели остались в сыгранных спектаклях.

В дверь номера постучали. Иван Артамонович Поскотин приглашал Свиридову в ресторан при гостинице. Ковригин спит, дышит ровно и будет почивать долго, а потому нет ничего дурного, если Наталья Борисовна перекусит и хотя бы полчаса посидит в обществе людей, кому Александр Андреевич Ковригин приятен. Свиридова капризничать не стала, выламываться перед людьми, пришедшими ей на помощь, было бы глупо, некрасиво было бы. Застолье шло весёлое. Повод вышел межгосударственный, и Свиридову дважды уговорили выпить. За успешное завершение поисков. И за таможенный союз с безвизовым режимом. И тут Свиридова скисла. Снова жизнь её и будущие дни представились ей горькими.

— Что с вами, Наталья Борисовна? — обеспокоился семирек Поскотин. — Я понимаю, и вы устали, и вы нервы потрепали в этом дурацком путешествии. Но теперь-то всё будет хорошо!

— Что хорошо? Что хорошо-то? — воскликнула Свиридова. — Ковригин будто и не человек теперь, а сухой листок, сдутый ветром с ветки, он невесомый и плоский, он вот-вот втиснется в щель другого измерения, а там и исчезнет.

— Ну, Наталья Борисовна, — заулыбался Иван Артамонович, — насчёт этих сухих листочков, невесомых и плоских, есть простое и верное средство. Мы пришли в Семиречье из Сибири, и уж конечно, в моём владении стоит хорошая сибирская баня по-чёрному. Заберём Ковригина, протопим баньку, и вы увидите, что Александр Андреевич вовсе не невесомый и не плоский. И ни в какие неведомые измерения он не упрыгает. Но непременное условие. Кто-то должен быть рядом с Александром Андреевичем, вдруг он, ослабший в походах, поскользнётся и свалится на пол. И конечно, кто-то должен потереть ему спину, иначе процедура оздоровления выйдет неполной…

— Что вы на меня так смотрите? — спросила Свиридова.

— А что в моём взгляде такого удивительного?

— Но я… — пробормотала Свиридова, — я же не банщик… Я этого не умею…

— Придётся вам, всеми любимая Наталья Борисовна, — улыбнулся Поскотин, — совершить подвиг. Впрочем, если нет желания, то и не надо. Банщицы найдутся. Но полагаю, что ваш подвиг… вышел бы и вам на пользу… А может, был бы вам и в сладость…

59

Между тем Свиридова позвонила Дувакину и сообщила, что Ковригин нашёлся и вроде бы идёт на поправку. О подробностях не рассказала, в частности о том, в чём состоит поправка Ковригина. Просила подумать, как Ковригина доставить в Москву. Ковригина несколько оживили банные процедуры и требовательно-ласковое участие в них Свиридовой, но он по-прежнему был слаб и, главное — странен, ему, наверняка, не повредило бы внимание столичного психиатра или психоаналитика.

— Да, задача… — протянул Дувакин. — Это ведь автобусом, а потом на поезде… Дня четыре в лучшем случае…

Ковригин, чистый, выбритый, приодетый в костюм Поскотина, и впрямь был странен. Говорил вяло и редко, о своём путешествии из Синежтура в Аягуз и далее в Джаркент вообще ничего не говорил и был будто бы чем-то важным недоволен. Это его необъявленное недовольство Свиридова переносила на себя. Причину его отыскивала в собственных действиях. Он её не просил, она пошла "потереть спину" без его на то согласия. Да, он не протестовал и будто бы ожил всерьёз. Но сейчас, убеждала себя Свиридова, что она была рядом с Ковригиным, что её не было. Нужды в ней у Ковригина не проявлялось никакой. И прилипшее к Свиридовой объяснение "без его на то согласия" не могло умереть в ней и мучило её. Однажды оно шепотом вырвалось из неё в присутствии Ивана Артамоновича.

— Вы, Наталья Борисовна, — покачал головой Поскотин, — своими сомнениями изведёте себя. Вы спасали человека и действовали, вспомним больничный термин, по жизненным показаниям. Просили вас об этом или не просили. Вы были Александру Андреевичу нужны… Тем более что он вас любит…

— С чего вы взяли…

— А тут и брать ни с чего не надо, — сказал Поскотин. — Тут и так всё видно. Бывают тропы прямые, как просеки, а бывают тропинки извилистые, с обидными тупиками, с вывертами в никуда, а и они приводят путников к местам, судьбою им назначенным…

— Вы, Иван Артамонович, говорун, — сказала Свиридова. — Не хуже горьковского Луки. Однако Александр Андреевич сидит рядом и никакого одобрения ни вашим словам, ни моим недавним проявлениям чувств не выказывает…

Ковригин действительно сидел неподалёку за столом, имея перед собою тетради в клеточку, взглянул на Свиридову и тут же жестами глухонемого попросил Поскотина снабдить его каким-нибудь способным выводить слова предметом.

Позвонил Дувакин. Спросил, есть рядом с владением Поскотина ровная площадка размером хотя бы с футбольное поле.

— Именно футбольное поле метрах в ста к востоку и есть, — сообщил Поскотин.

— Хорошо! — заспешил Дувакин. — Ожидайте вывоз Ковригина ночью в двенадцать. Костров жечь не надо.

Свиридова хотела было поинтересоваться, отчего вывоз Ковригина назначен (и кем?) именно на двенадцать часов и именно ночи, но указание не жечь костры утянуло её соображения к фильмам о войне, где наши партизаны (или фрицы-диверсанты) кострами высвечивали место посадки секретного самолёта. Значит, подумала Свиридова, вывозить Ковригина решили секретным самолётом (или вертолётом?). С чего бы это? Неужели Ковригин важен для государства так же, как он важен для неё, Натали Свиридовой? Сейчас же в ней снова ожила досада на саму себя. Никогда она не проявляла себя женщиной навязчивой. А тут… Не спросив на то его согласия… Все их с Ковригиным отношения казались ей сейчас банальностью или даже глупостью. Хватит. Если прилетит за Ковригиным самолёт, решила Свиридова, она в него по трапу взбираться не станет. Тихо постоит в сторонке, и всё.