Леонардо да Винчи. Загадки гения - Чарльз Николл

Конечно, сегодня нам хочется как следует встряхнуть несчастного Антонио, чтобы вытрясти из него побольше. Как нам хотелось бы узнать все, что он видел, слышал и чувствовал, но о чем забыл написать. Был ли Леонардо все еще высок или его плечи ссутулились? Был ли его голос – тот голос, что так прекрасно пел в сопровождении лиры, – по-прежнему звучным или уже слабым? Хочется спросить, почему парализованная правая рука не позволяла левше Леонардо писать картины. Может быть, Беатис допустил лишь преуменьшение, о чем свидетельствует его следующее предложение – он не может «больше писать с той красотой, как раньше»? Может быть, речь идет лишь об утрате технического совершенства, а не о полной инвалидности?

То, о чем умолчал Беатис, можно частично восстановить по знаменитому автопортрету, хранящемуся в Королевской библиотеке Турина. На нем Леонардо изображен как раз в этот момент. Ему около шестидесяти пяти лет, но выглядит он, как и сказал Беатис, «седобородым старцем, которому более семидесяти лет». Существует распространенное убеждение в том, что это истинный автопортрет Леонардо, и все мы представляем себе великого философа именно таким. Однако мнение искусствоведов не столь однозначно. Некоторые полагают, что стиль и использованные средства позволяют датировать рисунок более ранним периодом. Вполне возможно, что на Туринском портрете изображен отец художника, а написан он был незадолго до смерти сера Пьеро, в 1504 году. Рисунок может изображать также античного бога, или философа, или просто старика «поразительной внешности» – одного из тех, кто всегда привлекал Леонардо и за кем он, по словам Вазари, «следовал целый день, чтобы нарисовать». Даже итальянская подпись под рисунком весьма противоречива, поскольку разобрать ее практически невозможно. Написано ли там «его портрет в старости» или рисунок «выполнен им в старости»? Впрочем, подобно многим другим, я продолжаю верить в то, что это великолепный и достоверный портрет художника в конце жизни. Я придерживаюсь «традиционных» взглядов. Для меня Туринский портрет – это автопортрет, а «Мона Лиза» – это портрет реальной флорентийки, Моны Лизы. Лист с Туринским автопортретом необычно длинен и тонок. Вполне возможно, что рисунок был обрезан по бокам, из-за чего изменилась форма плеч.[932] Мы видим плечи, наклонные горизонтальные линии почти на уровне рта, и это говорит нам о том, что художник изобразил не властного, полного сил человека, а старика, согбенного грузом прожитых лет, старика достойного, но в то же время очень уязвимого. Он уже напоминает того ссутулившегося старика, наблюдающего за игрой воды, которого Леонардо нарисовал на вилле Мельци пятью годами раньше.

К тому же периоду, что и Туринский автопортрет, относится призрачный рисунок из Виндзорской коллекции, который называют «Указывающей дамой». Иногда изображенную фигуру связывают с Мательдой из Дантова «Чистилища». Мы видим нежную, романтическую, легкую фигуру на берегу реки в окружении высоких цветов. Мартин Кемп назвал этот рисунок «эмоциональным дополнением к рисункам потопа», обещающим «переход в мир невероятного покоя, а не погружение в мир физического разрушения».[933] Женщина смотрит на зрителя, повернувшись к нему, по словам Данте, «как чтобы в пляске сделать поворот». Но левая ее рука указывает куда-то вдаль, в глубину рисунка, на нечто такое, чего мы не можем видеть.

«Ночь в страхе бежала»

В конце 1517 года Леонардо приезжает к Франциску в Роморантен, расположенный выше Амбуаза по течению Луары. Здесь он работает над проектом огромного дворцового комплекса, связанного сетью каналов с Луарой и Соной. Эти проекты сохранились в Атлантическом кодексе. Во многом они напоминают утопические рисунки идеального города, сделанные тридцатью годами раньше.[934] Роморантенские проекты остались только на бумаге, но историки архитектуры указывают на то влияние, которое чертежи Леонардо оказали на развитие дворцовой архитектуры в долине Луары. Леонардо остается в Роморантене до 16 января 1518 года: «В канун дня святого Антония я вернулся из Роморантино в Амбуазу». В бумагах художника сохранилось и распоряжение о предоставлении лошадей из королевских конюшен: «pour envoyer à Maistre Lyonard florentin paintre du Roy pour les affairs du dit seigneur».[935]

Весна знаменовала собой начало сезона маскарадов и представлений, которые так любил Леонардо. 3 мая 1518 года в Амбуазе состоялось двойное празднество во флорентийском духе. Праздновали крещение сына короля, дофина Генриха, и брак королевской племянницы, Мадлен де ла Тур д’Овернь. Ее мужем стал герцог Урбино Лоренцо ди Пьеро де Медичи, племянник папы. (Лоренцо не постеснялся принять герцогство, которое столь благородно отклонил его дядя Джулиано.) На праздник приехали знатные флорентийцы. Многие знали Леонардо лично, другие много слышали о нем. Так известия о знаменитом земляке достигли Флоренции. Брак оказался недолгим. Оба супруга скончались в течение года, правда успев произвести на свет дочь Катерину, которая позднее стала королевой Франции – пресловутой «мадам Змеей», Екатериной Медичи.

Представление, поставленное Леонардо, описано в письме, отправленном маркизе Гонзага в Мантую. Изабелла продолжала следить за Леонардо, хотя тот оказался очень далеко.[936] На квадратном постаменте чуть севернее замка воздвигли триумфальную арку. На ней была установлена обнаженная фигура, державшая в одной руке лилии, а в другой – изображение дельфина (в честь дофина). С одной стороны арки находилась саламандра с королевским девизом «Nutrisco et extinguo», с другой – горностай с девизом герцога Урбино «Potius mori quam foedari» («Лучше умереть, чем быть очерненным»). Как должны были эти слова напоминать Леонардо о Милане и о прелестной Чечилии Галлерани! Один из корреспондентов Гонзага писал об огромном имении, в котором Леонардо общался с королем Франциском. Король хотел пригласить во Францию итальянских художников. Среди прочих упоминалось имя Лоренцо Коста, придворного художника Гонзага.

Через пару недель, 15 мая, состоялось еще одно представление. Почти с уверенностью можно утверждать, что оно было организовано Леонардо. На сцене представляли осаду и взятие замка – представление было приурочено к празднованию победы в битве при Мариньяно три года тому назад. С укреплений замка пушки стреляли карнавальными ракетами из тряпок и бумаги. Со стен замка летели «воздушные шары, которые взрывались, падая на площадь, к величайшему удовольствию всех, не причиняя никому вреда: новое изобретение, великолепно исполненное».[937] Леонардо не утратил умения удивлять. Мастерство никогда ему не изменяло.

Несколько рисунков с изображением маскарадных костюмов сохранились в бумагах Леонардо. Они выполнены черным мелом, как и «Указывающая дама». В последние годы Леонардо отдавал предпочтение этому материалу. Линии рисунков точны и уверенны, хотя и окутаны тонкой, нежной дымкой. Мы видим всадника в щегольской широкополой шляпе; молодого человека в одежде с прозрачными рукавами и с охотничьим рогом у пояса; изысканно причесанную женщину, мускулистые ноги которой выдают в ней мужчину. Согбенный несчастный узник в лохмотьях, с чашкой для подаяния и посохом – это скорее актер, чем настоящий страдалец.[938] На мгновение в его лице, пышных кудрях и небольшой кустистой бородке мы видим Салаи. Но непонятно, как Салаи мог принимать участие во французском придворном празднестве. Имя Салаи встречается во французских платежных документах 1517–1518 годов. Он получил 100 экю. Сумма скромная, всего лишь восьмая часть того, что получал Мельци. Возможно, этим неравенством и объясняется его отсутствие рядом с Леонардо. По-видимому, весной 1518 года Салаи вернулся в Милан. 13 апреля он занял небольшую сумму денег.[939] Больше мы не встречаемся с Салаи. Он не был и среди свидетелей, заверивших завещание Леонардо годом спустя.

Участник маскарада верхом на коне (вверху) и в образе бедного узника (внизу)

19 июня 1518 года в садах Леонардо в Кло было устроено празднество в честь короля Франции. Всю неделю рабочие строили высокие деревянные леса. Они были покрыты синей тканью, затканной звездами. Павильон занимал площадь 30 × 60 локтей (18 × 40 м). Внутри установили высокий помост для знатных гостей. Колонны, поддерживавшие леса, были украшены цветной тканью и увиты плющом. Вам остается только представить нежный свет, музыку и ароматы летнего вечера.

В саду состоялось представление «Рая», когда-то ставшего театральным дебютом Леонардо. Тот же спектакль был показан в замке Сфорца в 1490 году для несчастного юного герцога Миланского и его невесты, Изабеллы Арагонской. По странному стечению обстоятельств на представлении, состоявшемся почти тридцатью годами позже, присутствовал другой молодой герцог Миланский, Галеаццо Висконти, который и написал о нем жадным до новостей Гонзага: