Леонардо да Винчи. Загадки гения - Чарльз Николл

Кардинальские визиты

Осень – идеальное время для посещения долины Луары. В начале октября 1517 года в Амбуазе состоялся тожественный обед в честь знатных итальянских гостей. Кардинал Луиджи Арагонский был внуком короля Неаполя и кузеном Изабеллы Арагонской, бывшей соседки Леонардо по Корте Веккьа в Милане. Луиджи был худощавым мужчиной лет сорока. Предположительно, именно он изображен на портрете работы Рафаэля, ныне хранящемся в мадридском музее Прадо. После смерти Юлия II в 1513 году Луиджи претендовал на папство. Несмотря на рухнувшие надежды, он остался очень близок к Льву X, занявшему папский престол. Судя по всему, он рассчитывал, что папа сделает его королем Неаполя. Леонардо мог встречаться с кардиналом в Риме. Луиджи славился своим гостеприимством. У него была красивая любовница, куртизанка Джулия Кампана, от которой у него родилась дочь, Туллия.

О Луиджи ходили страшные слухи. Говорили, что он приказал убить своего зятя Антонио да Болонью и даже свою сестру Джованну, герцогиню Амальфи, исчезнувшую при таинственных обстоятельствах в начале 1513 года. Вполне возможно, что Леонардо знал об этом, так как в 1512 году Антонио да Болонья прибыл в Милан, где и был убит в следующем году. Эта история изложена в трагедии Джона Уэбстера «Герцогиня Амальфи», где Луиджи (кардиналу) отведена зловещая роль. Уэбстер написал свою пьесу, опираясь на английский перевод новеллы Маттео Банделло, того самого мальчика, который наблюдал за тем, как Леонардо работал над «Тайной вечерей».[928]

Кардинал решил отправиться в путешествие по Европе, чтобы решить сразу несколько политических задач. Во-первых, ему хотелось дистанцироваться от заговора против папы Льва, раскрытого в предыдущем году. Во-вторых, он хотел встретиться с новым королем Испании, Карлом V. Эта встреча состоялась в голландском городе Миддлбурге. Английские агенты следили за каждым его шагом и сообщали о нем кардиналу Уолси. Луиджи Арагонский прибыл ко двору Карла V со свитой, состоявшей из сорока конников. Плащ был небрежно наброшен на плечи, а под плащом виднелся меч: «Ваша милость может предположить, что он за человек… Этот кардинал – властитель более мирской, чем духовный».[929] Из Голландии кардинал отправился на юг через Францию. Его сопровождал капеллан и секретарь Антонио де Беатис, из дневника которого мы и узнаем о том, что происходило далее.[930]

Рафаэль «Портрет кардинала» (предположительно, Луиджи Арагонского)

9 октября кардинал со свитой прибыл в Тур (Turso). Отобедав в городе, он направился в Амбуаз, «отстоявший на семь лиг». Беатис находит Амбуаз «небольшим, хорошо устроенным городком, очень удобно расположенным». Кардинала «принимали в замке, находящемся на «небольшом холме». Замок показался Беатису «не слишком хорошо укрепленным, но залы его удобны, и вид открывается превосходнейший». На следующий день, 10 октября, они отправились в «одно из предместий» города, «чтобы увидеть мессера Лунардо Винчи флорентийца». Создается впечатление, что Леонардо был лишь очередной «туристической достопримечательностью» в плане поездки кардинала.

Короткое, но очень детальное описание посещения художника в Кло-Люсе, сделанное Беатисом, – это последний рассказ современника. Начинается он с ошибки. Беатис называет Леонардо «седобородым старцем, которому более семидесяти лет». Налицо явное преувеличение, которое призвано сделать рассказ более колоритным и привлекательным. Впрочем, и по свидетельствам других современников Леонардо выглядел немного старше своего возраста. Но на тот момент ему было всего шестьдесят пять лет. Беатис продолжает:

«Он показал его высокопреосвященству три картины: одну с изображением флорентийской дамы, писанную с натуры по просьбе брата Лоренцо Великолепного, Джулиано Медичи, другую – святой Иоанн Креститель в молодости и третью – Мадонна с младенцем на лоне святой Анны; все в высшей степени прекрасные (perfetissimo, что может означать также «полностью законченные»). Однако нам нельзя ожидать иных великих работ от него, поскольку у него парализована правая рука. Он подготовил миланского ученика, который работает хорошо. И хотя мастер Леонардо не может больше писать с той красотой, как раньше, он тем не менее способен делать рисунки и учить других. Этот человек многое написал об анатомии с множеством иллюстраций, изображающих части тела, как то: мышц, нервов, вен и иных внутренностей, и это позволяет понять тела и мужчин и женщин так, как никогда прежде. Все это мы видели собственными глазами, и он сказал нам, что уже вскрыл более тридцати тел, мужчин и женщин, всех возрастов. Он также написал, как сам говорит, бесконечное множество томов о природе вод, о различных машинах и о других вещах на разговорном языке. И если эти книги увидят свет, они будут полезным и занимательным чтением. Помимо оплаты его расходов и жилья, он получает от короля Франции пенсию в 1000 скуди в год, и его ученик получает три сотни».

Особую ценность этому рассказу придает то, что написал его человек, который лично видел Леонардо – «все это мы видели собственными глазами»: oculatamente.

После светской беседы в нижнем салоне, закусок, поданных Матюриной, и небольшой службы в домашней часовне кардинал и его секретарь поднялись по лестнице в святая святых студии Леонардо. Осенний свет дополнялся светом свечей. И здесь Леонардо описывал и объяснял свои творения вежливо, но в то же время наставительно. Когда гости смотрели на «Мону Лизу», он что-то рассказал им, но немного. Она была флорентийской дамой. Он писал ее по просьбе – нет, по настоянию: instantia – последнего Великолепного, Джулиано. Гости смотрели на нежную «Мадонну с младенцем и святой Анной» и страстного «Святого Иоанна», а затем переходили к огромным листам анатомических рисунков. Мельци переворачивал листы. В какой-то момент гостей охватил трепет от близости к этому старику, руки которого расчленяли трупы и копались во внутренностях, – «более тридцати тел, мужчин и женщин, всех возрастов». Анатомические занятия поразили Беатиса, показались ему чем-то необычайным, тем, что не делалось «никогда прежде». Возможно, эти слова принадлежали самому Леонардо.

Были и другие книги – о водах, о машинах. Беатис отмечает, что Леонардо писал на разговорном языке и что эти книги должны были увидеть свет, но он не упоминает о самой странной их черте, и это удивительно. Леонардо писал в зеркальном отражении, но об этом не было широко известно. Подобная особенность должна была вызвать удивление и любопытство человека, действительно видевшего его рукописи.[931] Гостям, вероятно, показали лишь отдельные листы и страницы с окончательно проработанными рисунками. Леонардо поднаторел в искусстве общения с высокими гостями. Ему часто приходилось принимать у себя подобных людей, и показывал им он только то, что хотел показать. На все же остальное, скорее всего, он просто указывал властной рукой. Рукописи и записные книжки, libri и libricini, теснились на полках и столах его студии, но не становились объектом демонстрации. Он просто говорил о том, что «написал бесконечное множество томов». В этих словах мы слышим и гордость, и шутливую жалобу на то огромное количество бумаги и чернил, которые он истратил во время работы, и многое, многое другое…

«Бесконечное множество томов…»

А молодой Мельци, который всю свою жизнь посвятит любви к Леонардо, печально улыбается, слыша эти слова.

Гости уходят вполне удовлетворенными. Пунктуальный Беатис тем же вечером записывает в дневник события дня (это наше предположение, поскольку сохранилась только копия, сделанная после даты последней записи, то есть после 31 августа 1521 года). На следующий день кардинальская свита отбыла в другой королевский замок, Блуа (Bles), чтобы увидеть «портрет маслом некой дамы из Ломбардии, сделанный с натуры; она прекрасна, но, по моему мнению, не прекраснее синьоры Гуаланды». По-видимому, речь идет о портрете Лукреции Кривелли работы Леонардо, который ныне находится в Лувре. Портрет мог быть доставлен в замок Людовика XII в Блуа вскоре после того, как французы захватили Милан в 1499 году. Тогда он еще не получил своего неверного названия «La Belle Ferronnière». Изабелла Гуаланда считалась первой красавицей Неаполя. Она дружила с поэтессой Костанцей д’Авалос. «Мона Лиза» не была портретом Изабеллы, иначе Беатис упомянул бы об этом – ведь он видел картину днем раньше.

Конечно, сегодня нам хочется как следует встряхнуть несчастного Антонио, чтобы вытрясти из него побольше. Как нам хотелось бы узнать все, что он видел, слышал и чувствовал, но о чем забыл написать. Был ли Леонардо все еще высок или его плечи ссутулились? Был ли его голос – тот голос, что так прекрасно пел в сопровождении лиры, – по-прежнему звучным или уже слабым? Хочется спросить, почему парализованная правая рука не позволяла левше Леонардо писать картины. Может быть, Беатис допустил лишь преуменьшение, о чем свидетельствует его следующее предложение – он не может «больше писать с той красотой, как раньше»? Может быть, речь идет лишь об утрате технического совершенства, а не о полной инвалидности?