Мечты о морозе - Келли Сент-Клэр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я продолжаю свои тренировки с Аквином, желая, чтобы Кедрик мог присоединиться ко мне, но мы оба не можем пропадать из виду в одно время. Это было бы слишком очевидно. Неудовлетворенные мысли о том, как всё могло бы быть, витают надо мной, как вечный дым. Если бы только он не произнёс тех слов.
В один день после посещения близнецов, Оландон попросил меня о присутствии в его комнате.
Его комната очень отличается от моей. Яркие ковры и скульптуры задрапированы и расставлены вокруг, устраняя ощущение пустоты. Он всё время спрашивает меня, почему я не украшаю свою комнату. Я всегда отвечаю, что мне больше нравится пустота. Я не говорила ему, что комната была просто комнатой для меня, не являлась моей комнатой, так же как и этот дворец не был моим домом. Деревня больше ощущалась домом, чем дворец когда-либо будет, пока правит моя мать. В детстве я проводила годы, мечтая о жизни в приюте, а не здесь.
— Ты не похожа на себя, — начинает говорить Оландон, кладя предметы, которые несёт, на стол.
Я не отвечаю. Как же прекрасно, что Солати избегают задавать прямые вопросы, так проще их игнорировать. Он хмурится и поворачивается ко мне.
— Это всё Принц, — говорит он.
Я пожимаю плечами. Я не хочу говорить о Кедрике своему младшему брату.
— Ты ставишь под угрозу доверие к тебе, как к будущей Татум, из-за мужчины, который исчезнет в следующие несколько недель.
Я чувствую, как прищуриваю глаза от его слов. Я скрещиваю руки, желая сдержать гнев внутри себя. Но брат не останавливается.
— Что случилось? Где твоя концентрация? Этот Брума лишил тебя всех амбиций. Осолису не нужна половина тебя, ему нужна ты, такая как была раньше. Я ждал, пока ты одумаешься, но уже довольно.
С Оландона довольно. И с меня тоже.
Мой голос практически может прорубить стену из Каура.
— Не думай, что ты знаешь, что происходит в моей голове, — говорю я. — Я потеряла концентрацию? — я подхожу и встаю нос к носу с ним. — Я всегда сконцентрирована.
Его глаза расширяются, он никогда не видел меня такой.
— Мои планы всегда на первом месте в моей голове. Весь день. Повторяясь снова и снова, как заклинание, чтобы я могла оставаться в здравом уме в этом ядовитом гнезде Теллио.
Моя вуаль раздувается от резкого дыхания.
— Лина, — начинает Оландон.
Я обрываю его раньше, чем он успевает продолжить. Он ничего не знает о том, что я чувствую.
— Когда прибыл Кедрик, я чувствовала что-то незнакомое во мне, заняло месяцы, чтобы распознать это чувство, — говорю я, а потом разворачиваюсь спиной к нему и направляюсь к двери.
Большая часть меня в ярости на него. В ярости, потому что он знает меня лучше, чем кто-либо другой, но в этот момент кажется, что он вообще меня не знает.
Другая часть меня хочет, чтобы он увидел то, что вижу я: как извращен двор и моя мать, и что Брумы не являются неполноценными — они просто другие.
— Можешь оставить свои суждения о моём поведении при себе, брат. У меня останутся воспоминания о том, каково это, быть счастливой и любимой кем-то, чтобы пронести их через всю мою жизнь.
Я хлопаю дверью и ухожу, злясь на Оландона и злясь на себя за то, что уже чувствую вину за редкий случай потери самообладания. Мои мантии сползают с моих ног, закручиваясь между лодыжками от моей сердитой поступи. Я не достаточно сдержана, несколько придворных наблюдают за мной, их позы замирают, когда я прохожу мимо.
Фигура дяди Кассия портит вид моего подоконника, когда я достигаю своей комнаты. Время не могло быть выбрано хуже.
— Что тебе нужно? — говорю я, скрипя зубами.
Это первый вопрос, который я посмела задать ему. Он встаёт и направляется широким шагом ко мне, а потом сильно ударяет меня по лицу.
Красный цвет окрашивает моё зрение, его становится слишком много.
Мой кулак врезается ему в подбородок, и его голова запрокидывается назад. Я наношу ещё несколько ударов в его нос. Он хватается за своё лицо и пытается отвернуться от меня, его движения медленны и неуклюжи. Я наношу удары в те места, которые, как я знаю, причинят наибольшую боль: почки, лицо, рёбра и колени. Годы обиды и воспоминания о боли выплескиваются и высвобождаются через мои кулаки. К тому времени, когда я заканчиваю, он рыдает на полу, умоляя меня остановиться.
Я опускаюсь к нему, всё ещё разгорячённая яростью, и приближаю рот к его уху.
— Надеюсь, что каждый раз, когда ты почувствуешь боль от сегодняшних побоев, ты будешь вспоминать о своих проступках. Ты можешь винить только себя и должен помнить, что сегодня Татума проявила милосердие, — я с шипением произношу последние слова и выпрямляюсь.
— Убирайся, — говорю я и наблюдаю, как он пытается добраться до двери, скорчившись от боли.
Я сажусь на подоконник и уделяю время тому, чтобы зафиксировать в памяти каждую деталь того, что сейчас произошло. Широкая, дикая ухмылка на моём лице, я наслаждаюсь триумфом, превращая Кассия в хнычущую развалину. Я чувствую гордость от моей победы. Я делаю это сейчас, потому что знаю, проведу месяц в постели, восстанавливаясь, когда мать узнает, что только что произошло. Это, безусловно, худшее, что я когда-либо делала.
И это потрясающе.
Свет костра угасает, дым заполняет небо, а я думаю о Кедрике и Оландоне, и о близнецах. Мне не следовало быть такой жесткой с моим братом. Было слишком просто впасть в обиду, потому что его растили совсем иначе, нежели меня. Я надеялась, что он простит меня за суровые слова. Хотя они были правдой, они подпитывались моей горечью и разочарованием от расстояния между мной и Кедриком.
Я слышу ритмичный звук марширующих шагов по коридору. Вставая, я запираю свою победу в дальней части своего разума.
Элита сопровождает меня в дальнюю башню, где располагается Комната пыток. Шепот двора следует за мной по коридору. Я прохожу мимо Блейна, сетующее усмехающегося делегата, и вижу, что он с интересом наблюдает за шоу.
Никто из придворных не спрашивает, что происходит, потому что все знают. Я не достаточно глупа, чтобы считать свои побои секретом. Сопровождение в уединенную комнату пыток моей матери, за которыми следуют недели без моего присутствия в столовой или прихрамывающая походка в
