Вслед за путеводною звездой (сборник) - Коллектив авторов

Все здесь подчинялось его воле, его удивительной способности возбуждать в людях гнев. Пузырь почувствовал себя дирижером большого оркестра ненависти. На мгновение ему даже привиделись странные пульсирующие покровы, висящие над площадью, словно низкие грозовые тучи. У земли эти зыбкие призраки были окрашены в багрово-красный цвет венозной крови, а дальше становились все темнее и темнее, устремляясь в небо башнями полночного мрака.

Пузырь вдохнул поглубже, готовый продолжить речь, и вдруг замер, удивленно раскрыв свой большой тонкогубый рот.

Над крышами домов вставало солнце. Огромное, рыжее, неторопливое, оно появилось совсем не там, где ему положено. И, тем не менее, это был не обман зрения. На фоне пасмурного неба яркая окружность была отлично видна. Солнце неторопливо накатывалось на площадь, рискуя напороться на телевизионные антенны и островерхие декоративные башенки старинных домов. А еще оно улыбалось. От уха до уха, загадочной, слегка лукавой улыбкой чеширского кота.

«Да это же воздушный шар! – догадался Пузырьков. – Ты смотри, какой огромный!» – тут он с ужасом понял, что сказал это вслух.

Человеческая масса заволновалась. Голос страшного зверя-толпы распался на отдельные реплики. Утес недовольства дал трещину, в которую тут же устремилась волна живого интереса.

Пузырьков хотел было напомнить людям о цели их собрания, но вдруг совершено некстати вспомнил о том, как давным-давно, в незапамятные, почти легендарные времена мама водила его кататься на аттракционах в большой зеленый парк. Там были карусели, горки и комната страха с нелепыми пластиковыми скелетами, и еще вот такой же здоровущий оранжевый шар. На нем можно было подняться высоко-высоко над городом и, если взять с собой бинокль, даже увидеть окна своей квартиры № 22, пятый этаж, переулок Кленов, 16.

Сейчас эта старая гавань принимала других постояльцев. Пузырь жил за городом в своем особняке. Мама давно умерла, и больше никто в целом мире не называл этого обрюзгшего неприятного человека «Мишуткой».

Между тем, фальшивое солнце, сияя нарисованной улыбкой, величественно проплыло над головами людей и вплотную приблизилось к зданию Министерства.

– Лопни мои глаза! Знатное судно у нас по правому борту! – разнесся над площадью хриплый и отчего-то очень знакомый голос. – Якорь мне в печенку, если я не выпотрошу его до последнего пиастра! Джентльмены, на абордаж!

От плетеной гондолы, висящей под брюхом шара, в направлении Министерства бросили канат. Острый крюк тускло блеснул в свете пасмурного утра и вонзился в ящик кондиционера.

– Я захватил это судно, – возвестил хриплый голос, – балласт за борт!

И тут из темнеющей гондолы прямо на митингующих посыпались разноцветные воздушные шары. Удивительным дождем падали они в толпу. А люди ловили их и смеялись.

– Это же Черный Корсар! – радостно воскликнула пожилая, ярко накрашенная дама из свиты Пузыря. В ее пухлой, унизанной перстнями руке трепыхались сразу три воздушных шарика. – Ах, какой был фильм! И этот капитан – я была по уши влюблена в него!

Словно в подтверждение ее слов, на краю гондолы возникла фигура в долгополом плаще и шикарной шляпе с пером.

«Это он! – закричали в толпе. – Смотрите, совсем не состарился! А ведь говорили, что он давно умер».

– Я одержал славную победу и желаю спеть нашу старую пиратскую песню! Что скажешь, боцман? Восславим море за богатую добычу! – загремел на всю площадь Черный Корсар.

И песня тут же зазвучала, потому что слова пиратского капитана никогда не расходились с делами. Ах, что это была за песня! Яростная, веселая, живая. От нее веяло нездешним теплым морем и соленым ветром, нагретой на солнце палубой и хмельным ромом. Услышав ее, даже самый заядлый домосед захотел бы отправиться в далекое, полное опасностей путешествие.

Люди внизу принялись подпевать, легко подхватывая старый мотив. И вот уже вся площадь в едином порыве громко восклицала: «Ио-хо!»

Не пел только Пузырь. Оратор неотрывно смотрел на маленькую черноволосую женщину в легком не по сезону платье, расшитом большими красными цветами. Она стояла совсем рядом с помостом трибуны и улыбалась. Эту улыбку нельзя было спутать ни с какой другой. «Мама», – тихонько прошептал Пузырьков. Он помнил, как много лет назад нечаянно заляпал рукав этого самого платья мороженым, а мама совсем не рассердилась и принялась размазывать пятно, придавая ему форму цветка. Да вот же оно, пятно! Еще свежее. Нужно помочь отмыть.

Пузырьков принялся спускаться с трибуны. Он не видел, как постепенно изгладились, проваливаясь в себя, призрачные башни мрака, висевшие над площадью. Теперь они были совсем не страшные, точно бутафорские скелеты в старом аттракционе.

– Вставай, юнга. Мы на месте, – боцман Робертыч тронул дремлющего Птицу за плечо. Мальчик вскинулся на ноги и принялся с интересом оглядываться по сторонам. Внизу была мокрая площадь, блестящая, точно стеклянная тарелка, и черные букашки демонстрантов, скользящие по ней. Вверху – шуршало и гудело наполненное газом нутро шара-солнца.

Актер спел завершающий куплет и почти упал в гондолу, едва не перевернув хрипящий усилитель. Расторопный матрос Лихачев вовремя подхватил обессилевшего капитана.

Внезапно что-то прошелестело у самого уха актера и шлепнулось на пол гондолы. Это был бумажный самолетик. Старик протянул руку, поднял белую птаху. На крыле была надпись «Мы вас помним!» Воздухоплаватели повернулись к громаде Министерства. В багетах оконных рам белели овалы улыбающихся лиц.

«Получилось!» – пронеслось в голове у актера, и тут же свет в глазах начал меркнуть, вдруг стало невыносимо душно, очень хотелось снять шляпу и тяжелый плащ. Однако образ есть образ. Пока роль не сыграна, нужно продолжать. Он выпрямился, превозмогая боль, и взглянул на Птицу так, как мог бы гордый пиратский барон взглянуть на своего отчаянного воспитанника.

– Мы победили, юнга.

– Мрак совершенно рассеялся, – Птица удивленно смотрел на улыбающихся людей. – Ненависть превратилась в радость. Я думал, так не бывает… это… это настоящее чудо!

Он подошел к актеру, взял того за руки, сведя их вместе, и, наклонившись, прикоснулся лбом к сложенным лодочкой ладоням старика. Затем повернулся и ловко вспрыгнул на край гондолы.

– Теперь путь, как на ладони, – бледное лицо мальчишки озарила озорная улыбка. – Свистать всех наверх!

Трое мужчин и собака смотрели, как худая тонкая фигурка в серых одеждах балансирует над бездной. Мгновение Птица смотрел только на актера, потом тряхнул нечесаной шевелюрой и вдруг стремительно унесся вверх, превращаясь во что-то другое, во что-то большее.

Актер поднес руки к лицу. От ладоней пахло свежескошенной травой и цветами.

– Теперь все, – прошептал он, обращаясь к кому-то незримому. – Як вашим услугам.

Он увидел сквозь пальцы, как стремительно надвигается на него темнеющий пол гондолы. Свет померк.

Юра и злая с недосыпа девушка-оператор расположились у ног монументальной фигуры сталевара, украшающей фасад Министерства. Отсюда не только открывался отличный вид на утренний город, но также хорошо просматривалась площадь с поющими демонстрантами, оранжевая туша шара и даже гондола.

Свой текст про сумасшедшего артиста, желающего на старости лет эпатировать публику, Юра уже отговорил, и теперь они снимали виды.

– Ты посмотри, какой у них усилок допотопный! – восхищенно сипела операторша. – Обалдеть! Такие только в музеях остались. И микрофон – «эскимо». Это ж какое-то долбанное средневековье. Дичь!

– Когда дед на край корзины полез, я думал: «трындец коту Ваське, ща грохнется», – усмехнулся репортер. – Он же совсем плохой был, когда нас из квартиры выставлял. Того и гляди хвоста нарежет. А мухомор-то оказывается бодрячком! – Юра зябко поежился на холодном ветру. – Вон, шляпу какую отхватил. Пижон… Я бы тоже от такой не отказался.

– Тебе не пойдет, – усмехнулась операторша.

– Чего!?

– Фактура у тебя не та. Вот чего.

– Дура! – обиделся Тщетный. – Что ты понимаешь!

– Смотри! – прервала его напарница. – Вон кто-то опять на бортик лезет.

– Где? – Юра пристально посмотрел на гондолу. – Вон же они все, как на ладони. Тот мужик с усами в тельняшке, доходяга в спортивном костюме и наш престарелый Зорро. Трое на шаре, не считая пуделя!

– Да нет же, я про пацана в серой куртке, – операторша оторвалась от видоискателя. – Вон же он залез на край. Эй! Что за фигня!? Он что, прыгнул?!

– Нет там никакого… – начал было Юра, но тут сильный порыв ветра буквально вбил слова обратно в рот прыткого репортера. Что-то происходило вокруг. Что-то незримое, но очень важное. Ветер выл, ярился, налетал на башню, точно бойцовый петух на соперника. В этом вое и свисте трудно было различить странный мягкий шорох, словно разматывался, спадая с железного шпиля Министерства, большой шерстяной шарф.