Вслед за путеводною звездой (сборник) - Коллектив авторов

– Так значит, тебя зовут Птица? – уточнил актер, когда они уселись на кухне с чашками обещанного шоколада.

– Угу, – гость, чистый и умытый, с упоением поглощал горячий напиток. – Птица – это всегда больше, чем кажется!

– А разве не наоборот? – улыбнулся актер. – Ведь если убрать перья, то птица скорее уменьшится.

– Вот смешной! – Птица, наконец, оторвался от шоколада. – Причем тут перья? Вон они, лежат себе в ванной, а я меньше не стал.

– Да, с тобой не поспоришь, – актер вспомнил мокрые, неопределенного цвета обноски, что наматывали сейчас круги в стиральной машине.

В его новом знакомом было нечто, мешающее задавать обыденные вопросы о семье, прописке, школе. Простая и четкая формулировка словно бы попадала в некое поле, где искажалась до неузнаваемости.

– Так откуда ты? – наконец выдавил актер. На самом деле он хотел спросить адрес.

– Оттуда, – мальчик махнул рукой в сторону окна.

За стеклом в пасмурном небе маячила темная громада высотной башни.

– Из Министерства?!

Гость сокрушенно покачал головой – «до чего же непонятливый!» – выбрался из-за стола и, ухватив актера за рукав халата, повлек того к подоконнику.

– Смотри!

Старик хотел, было, надеть очки, но отчего-то передумал и, чувствуя себя крайне глупо, принялся изучать утопающее в дожде пространство. И, конечно, ничего особенного не увидел. Вот серый брандмауэр соседнего дома с единственным черным бельмом чердачного окна; вот чистенький особняк бывшего посольства – сиротливо торчит опустевший флагшток; чуть поодаль краснокирпичная школа в окружении старых тополей; кусок улицы; светофор; магазин «Хозяйка». Дальше крыши, крыши, крыши. Волны намокшей жести ударяются в мрачный утес Министерства.

– Ну и что, собственно, я… – начал, было, актер и вдруг увидел.

Сначала ему показалось, что на шпиль, вырастающий из макушки чиновной башни, намотан пестрый шарф. Но потом зрение сфокусировалось и то, что выглядело огромным куском материи, распалось на отдельные составляющие. Их было множество. Сто? Тысяча? Больше?

Чем дольше он смотрел, тем отчетливее видел. Окно будто превратилось в увеличительное стекло. Еще немного, и стали видны детали. Гибкие нагие тела, напряженные мышцы, покой красивых отрешенных лиц. И еще у каждого из них было по два мягких, широких крыла.

– Ангелы! Это ангелы? – актер смотрел во все глаза.

– Моя стая, – печально сказал мальчик. В его голосе прозвучала также и нотка гордости.

– Но этого не может быть! – заволновался актер, испытывая легкое раздражение, смешанное со страхом.

– Может, – печально сказал мальчик. – Ты первый, кому я их показал.

Старик замер, пытаясь охватить, осмыслить навсегда изменившуюся картину мира. Будь он серьезным инженером, что жил этажом ниже, или пожилым директором магазина из дома напротив, то, очевидно, возмутился бы столь вопиющим нарушением законов действительности. Но в профессии актера есть нечто, выходящее за рамки привычных схем. В конце концов, кино – это тоже чудо.

Множество вопросов зашевелилось в голове старого человека; они происходили из той маленькой, забытой каморки, куда за ненадобностью были сосланы такие бессмысленные вещи, как восхищение закатным небом, магия первого поцелуя и вера в Деда Мороза. Но «инерция обыденности» – очень липкая вещь.

– А почему они там… э-э… кружат?

– Они заблудились.

Быстро стемнело, дождь еще усилился, и теперь пейзаж за окном походил на картину депрессивного импрессиониста. Актер сидел неподвижно и слушал худенького взъерошенного паренька, облаченного в старый свитер. И чем дольше он слушал этот тихий печальный голос, тем больше ему казалось, что это его, признанного гения сцены, лауреата премий и прочее и прочее, нашли продрогшего под дождем, привели в дом, помыли и отогрели. Этот привычный, стылый мир, состоящий из квартиры и города, телевизора, газет, сигарет и таблеток, был с ним уже очень много лет. Искусственный и неполный, он скрывал то, что всегда было рядом. А мальчик говорил и говорил.

Он рассказывал о гармонии пространств, заполненных чудной жизнью, о мозаике красок, опрокинутых в бесконечность и звучащих, подобно сладчайшей музыке. О том, что через вселенную и над ней, через сотни сотен небес летят ангелы. Они проходят невозбранно сквозь огонь и воду, крепчайший алмаз и податливую плоть. Лишь одно препятствие у них на пути: темные эмоции смертных. Зависть и злоба, страх и безразличие встают чудовищными громадами, затмевая дорогу. Их острые края ранят тела ангелов, сокрушают мягкие крылья. И случается, что сияющий странник, не выдержав боли, падает вниз, к ногам людей. А те спешат по своим делам, не замечая, как наступают на бьющееся в муке тело.

Чтобы миновать опасные участки пути, ангелам нужен проводник: птица особого рода, из тех, что умеют говорить и принимать иные обличья. Их легко распознать среди прочих, если уметь правильно смотреть. Но мало кто способен на это.

– …а знаешь, как страшно вести за собой стаю? – продолжал Птица. – Меня предупреждали, но я…я не верил. Там, где они начинают путь, небо всегда чистое, а земля, как пуховое покрывало. Здесь совсем не так.

– Здесь? – артист бездумно вертел в руках чашку. – В городе?

– Город? – Птица удивленно посмотрел на старика, будто из омута вынырнул. – Ах, да! Люди. Дома.

– Там, откуда ты, нет городов?

– Не нужны, – тонкая рука потянулась за пряником, – некого бояться.

Актер был в смятении. Вот оно, чудо – сидит за столом напротив. Пьет шоколад и рассказывает такие вещи, за которые не отправят в лечебницу для душевнобольных разве что писателя-фантаста. Однако подтверждение словам мальчика обвивалось сейчас вокруг шпиля Министерства.

– Но почему именно птицы ведут ангелов? – наконец спросил он, чтобы хоть что-то сказать.

– Мы видим их, умеем разговаривать с ними и способны найти проход даже в самом непроглядном мраке, – гость говорил напевно и монотонно, словно читал стихи. – Наши меньшие собратья и те преодолевают огромные расстояния, чтобы свить гнезда и вырастить потомство. Над шумящими морями и острыми скалами, в бурю, в холод и в тяжкий зной летят они, ведомые одним лишь инстинктом. Что же до нашего рода, то… Птица – это всегда больше, чем кажется! – тут мальчик опять помрачнел. – Но мне не удалось. Что-то пошло не так. Уже на окраинах стало трудно, но проход был ясно виден. От одной мечты до другой, от теплой улыбки до ясного взгляда я вел стаю, как меня учили. Чистые, незамутненные тьмой чувства еще живы в людях. И они словно благоприятное воздушное течение для парящих в тонких пространствах ангелов. Но чем ближе к центру, тем сложнее становилось находить дорогу. Я знал, что будет трудно, но не настолько. Громады черноты сходились все плотнее, а затем стали набрасываться на стаю. Такого раньше никогда не случалось, и я очень испугался. Нас окружили над тем большим домом. Тьма была близко, она обступала стаю со всех сторон. Сквозь завесу мрака я видел внизу тысячи людей. Они были в ярости, а люди внутри ненавидели и боялись тех, что снаружи.

– Митинг. Это, наверное, был митинг, – пробормотал актер. – Они теперь все время митингуют.

– Нас словно затянуло в водоворот и крутило, крутило… Наверное, я потерял сознание, а очнулся уже внизу.

– Что будет если не вывести их оттуда?

– Какое-то время они продержаться, но мрак причиняет им боль, я не знаю… – голос Птицы прервался, – не знаю, как им помочь.

Из кухни они перешли в зал, где во всю стену развернулся пыльный экран. Раньше актер любил смотреть фильмы со своим участием. Но теперь огромный белый прямоугольник отражал только свет уличных фонарей, силуэты древесных ветвей и вертикальные тени дождевых струй. Вода стремилась к земле.

– Хочешь, я поставлю тебе мультфильм? Это такие движущиеся картинки. Очень весело! «Ну, погоди!», «Том и Джерри». У меня где-то было несколько дисков… – актер включил проектор и принялся изучать ряды пластиковых коробок в углу. Баронет гордо прошествовал мимо и, вспрыгнув на диван, расположился там с видом надменным и неприступным.

– Знаю, – кивнул Птица, – вы так обманываете своих детей. Очень хитро придумано.

– Обманываем? – обиделся актер. – Вовсе нет. Сказки учат детей добру и справедливости.

– А еще тому, что смерти нет, и что все кончится хорошо, – кивнул мальчик.

Старик хотел, было, возмутиться и сказать, что это слишком мрачный взгляд на мир для такого юного создания, но вовремя понял что этим-то и докажет правоту мальчишки. В конце концов, то, что говорил Птица, было правдой. Актер вспомнил свое детство и то, как мама уверенно объясняла ему, что любимый спаниель Комо просто устал и прилег отдохнуть.

Приключений зайца и волка, равно как и американских аналогов, найти не удалось, зато обнаружились «Отроки во вселенной». Актер задумчиво поглядел на Птицу. Поймет ли? Но потом вспомнил, как парень с легкостью рассуждал о небывалых и потрясающих вещах и решил: поймет, еще как поймет. Скормил диск плееру, взялся за пульт, активировал систему. Мощный старинный проектор басовито загудел, нагреваясь, и выплюнул на экран квадрат белесого света, заставляя тени ветвей поблекнуть. Старик хотел было оставить пульт мальчику и пойти почитать, но сам увлекся основательно подзабытым сюжетом. Приключения юных космонавтов так захватили пожилого человека, что он пропустил вечернюю порцию таблеток. И даже не заметил этого. Что уж говорить о Птице, который буквально прирос к экрану.