Смерть как перемена жизни - Рудольф Штейнер

Мы весьма несовершенно рассматриваем человека, если не уясняем себе: то, что живет во мне как человек, то, что формируется во мне как человек благодаря тому, что я принял физическое тело вследствие рождения, — тело, сопровождающее меня в течение моей жизни, в которой я, будучи ребёнком, оказываюсь неопытным, неловким, а затем всё опытнее, всё разумнее, — то, что разыгрывается со мной как судьба, всё то, что существует в моём теле и в моей жизни — всё это есть, в сущности, превращение, метаморфоза некоего духовно–душевного существа. Оно жило в душевно–духовной форме перед тем, как был зачат или рождён этот человек. И вот к этому–то душевно–духовному существу, которое живёт в теле, обращается то, что подразумевается под духовной наукой.

Кто–то, возможно, может считать, что человеку нет необходимости заниматься этим своим духовно–душевным существом, поскольку это душевно–духовное существо уже нашло свой путь в мир. Но это не так. То, что является в нас душевно–духовным началом, охватывает нас, включается в нас, в некотором роде облекается частью в наше тело, частью — в нашу судьбу. Можно сказать: именно в современном эволюционном цикле человечества, цикле, в котором человечество находится сейчас, и в смысле которого оно должно развиваться и дальше в будущем, именно в смысле этого настоящего и будущего заложено то, что человек в известном роде, спасает то, что вжилось в него как духовный принцип его тела, как духовный принцип его жизни и его способностей, как духовный принцип его судьбы. Нам нельзя ускользнуть от духа. Дух, так или иначе, живёт в нас. Мы можем не уделять ему внимания, но и тогда он, несмотря на это, живёт в нас. Мы можем наблюдать самого ленивого, самого инертного, самого неряшливого человека, который в своей жизни никогда не прилагал усилий для того, чтобы самостоятельно развить в своей душе религиозные или духовные задатки, который оставался в состоянии полной заторможенности — мы можем видеть, что и он не лишён духа, не бездуховен. Говорить о человеке, как о бездуховном — есть лишь неверное словоупотребление. Бездуховных людей нет; невозможно жить, будучи бездуховным. Ибо духовное и душевное даётся нам в придачу, когда мы из духовного мира вступаем в физический мир; мы наделяемся им согласно тому, что мы проделали перед тем, как спуститься к этой нынешней земной жизни. Мы не можем быть бездуховны, но мы можем не уделять внимания духу, находящемуся в нас. Мы можем в некотором роде, грешить против него, мы можем не желать его спасения. Мы можем хотеть, чтобы он всего лишь проскальзывал в нас, облекался в нас; тогда он существует в нас, но мы не освобождаем его в себе, мы не спасаем его.

Также должны мы учиться, постепенно всматриваться в жизнь человека. И наше понимание жизни станет совершенно иным, а оно с течением времени и должно становиться совершенно иным. Мы можем в жизни найти людей, которые стали заторможенными, глухими, бездушными. Мы не станем говорить, что они лишены духа, но скажем так: они впали в грех — похоронили дух в течение жизни, оставили дух заколдованным, зачарованным, оставили дух во плоти, позволили духу ускользнуть в чисто внешнем ходе жизни, позволили духу впасть в упадок в судьбе. Когда мы родились, мы могли стать человеком только благодаря тому, что духовно–душевная индивидуальность спустилась из духовно–душевных миров. В том, как ребёнок выступает в своей первой организации, явлен ещё несовершенный образ духовной индивидуальности. Она заложена в нём. Её можно оставить без внимания, но можно и расколдовать её, постепенно извлекая её из плоти, из хода жизни, извлекая её из судьбы. Но в этом состоит задача человека, и в будущем задачей человека всё больше и больше будет становиться: не дать духу впасть в упадок. Мы не можем убить дух, но мы можем позволить ему опуститься, впасть в упадок, если принуждаем его идти по другому пути, нежели тот, которым он идёт в том случае, если мы освобождаем его.

Если мы однажды на самих себе приложим усилия к тому, чтобы испытать что–либо относительно духовных миров, ощутить что–либо из духовных миров, — мы, в сущности, добываем, высвобождаем это из самих себя. Иное является всего лишь побуждением. Мы высвобождаем себя из нас самих. Что ни сказали бы вы когда–либо о духовной науке — вы это высвободили из себя, ибо она включена в ваш наиболее глубинный внутренний мир, и она стремится наружу. Она предопределена к тому, чтобы выйти наружу, и прегрешением против мирового порядка было бы — позволить духу остаться лишь внутри плоти, ибо там он идет ошибочным путем. Там мы оставляем его на произвол судьбы, которая ему не свойственна, которую он не должен выбирать. Мы освобождаем дух, если мы извлекаем его из плоти. Если мы сознательно проникаемся, мы спасаем то, что хочет спастись, высвободиться из подоснов бытия. Это будут замечать всё больше и больше. Человек будет всё больше и больше замечать, что материализм состоит не в том, что он не допускает других теорий, или, что он сам выдвигает ложные теории. Нет, он, как материализм, состоит в том, что он, всему тому, что хочет влиться в знание, в ощущение человеческой души, позволяет опуститься в грубую материю и, подобно сорнякам, разрастаться в этой грубой материи. Это то, относительно чего человечество в ближайшем будущем должно будет решить: хочет ли оно позволить духу разрастаться в материи, — вследствие чего дух деформируется, вследствие чего он впадает в дьявольское, чертовское, ариманическое безумие, — или же человечество хочет преобразить этот дух в мысли, в чувства, в волевые импульсы; тогда этот дух будет жить среди людей и достигнет того, чего он хочет достичь, когда он посредством человека хочет включиться в жизнь Земли. Ибо вот что хочет дух: посредством человека включиться в жизнь Земли. Мы не должны держаться в стороне от него. И всякий раз, когда мы противимся изучению духа, знакомству с духом, мы задерживаем его; ему приходится в некотором роде погружаться, тонуть в материи, он принуждается делать материю хуже, чем она есть. Ибо дух имеет свою, порученную ему задачу: посредством человеческого душевного развития вступить в земную жизнь. Тогда он действует благотворно. Если же его сталкивают, ввергают в материю, тогда он действует в этой материи опустошительно, тогда он действует плохо.

Примите это, как результат духовнонаучного познания, и вы увидите, что это имеет очень большое отношение к нашей человеческой жизни. Духовная наука не хочет быть теорией, наряду с другими теориями, но хочет дать человеку возможность освободить, спасти дух, заколдованный в человеческой природе, дать возможность действовать в мире тому, что хочет действовать из духовного мира. Это одна из причин, почему сегодня многие люди ещё очень энергично отталкивают, опровергают духовную науку. Другие науки люди принимают охотно, ибо другие науки льстят гордыне, тщеславию человека, они не выдвигают человеку требований быть чем–то реальным, они претендуют лишь на то, чтобы вырабатывать мысли, вырабатывать рассудок, и, возможно, предоставлять человеку полезные, удобные моральные понятия. Они не претендуют на то, чтобы подойти к ядру человека, на то, чтобы самим быть полученными из миров, в которых дается задание духу. Я хотел бы сказать: посредством духовной науки человеческое знание впервые приобрело серьёзный характер, вот почему люди отвращаются от неё. Они и духовную науку хотели бы иметь как нечто такое, что плещется сверху, по поверхности бытия. То, что подступает к ядру и сущности человека, пугает, страшит людей. Вот почему они не хотят принимать духовную науку. Если бы они приняли духовную науку, то в социальной жизни в самое ближайшее время кое–что должно было бы стать иным, тогда даже в самой, что ни на есть, повседневной жизни люди стали бы мыслить иначе. Вот в чем дело. Поэтому дело идет так, что человек может принимать другие науки, но в течение всей жизни он остается тем же самым, он только становится богаче по части знания. Духовную науку человек не должен принимать без того, чтобы она преображала его, и он не может принять её так, чтобы она не преобразила его. Она медленно и постепенно делает его другим человеком. Надо иметь терпение, но она сделает его другим человеком, ибо она ориентирована на совершенно иные задачи человечества, она обращается к совершенно иному в природе человека.

Заглядывая в природу человека, мы видим, как многообразна эта человеческая жизнь. Человек изживает себя в трёх потоках: как человек, который представляет, как человек, который чувствует, и как человек, который волит. В представлении, чувстве и воле черпается то, что нам надлежит изживать. Все три импульса человеческой души, — представление, чувство и воля, — стоят в совершенно определённом отношении к тому, к чему хочет подступиться духовная наука в человеческой душе, то есть к ядру человеческой души.

Сначала возьмем представление. Представление потеряло наглядность; произошло это, несомненно, из–за современной науки и из–за того, что от этой современной науки переходит в систему воспитания детей и, тем самым, является значительным фактором для развития судеб человечества и для практической жизни, ибо ребёнок проникается всем этим. Итак, представление потеряло наглядность. Не так уж давно, всего пару столетий назад, этот процесс принял крайние формы, и сегодня этого не замечают. Но это продлится недолго, а затем то, о чём я говорю теперь, будет заметно в самом широком масштабе. Естественнонаучные понятия, — в том виде, как они сегодня будут прививаться самым юным, будут прививаться детям, — можно будет принимать всю свою жизнь без того, чтобы вследствие такого принятия множества понятий современной науки, человек становился бы другим в области своих представлений. Человек останется тем же самым. Человек не только останется тем же самым; не следовало бы отрицать даже того, что из–за обычных научных понятий, которые всё больше и больше переходят в общеобразовательную среду, человек даже в интеллектуальном отношении будет становиться всё более ограниченным. Дух, — поскольку он является мыслящим, — теряет подвижность, необходимую для того чтобы освоиться в жизненных отношениях, которые гораздо сложнее, чем то, что может принять человек посредством обычного знания.