Ротмистр авиации - Анатолий Ромов

— Может быть, имя оставим мое, я к нему привык?

— Прекрасно, только теперь не мешайте, я заполню бланк…

Губарев следил, как «Аптекарь» четким, хорошо поставленным почерком заполняет пустой паспорт. Когда работа была закончена, вздохнул — чуть громче, чем следовало. Хозяин квартиры покосился.

— Что-нибудь смущает?

— Если иметь в виду качество вашей работы — ничего. Но у меня есть некоторые соображения.

— Слушаю?

— Вы сами знаете, как нелегко в чем-то убедить людей, приходящих в «Аквариум». А они, как вам известно, должны считать, что я работаю на германскую разведку.

— Понимаю.

— Так вот, я хотел бы подсунуть тем, кто будет мной интересоваться, некоторые доказательства этой моей работы на немцев. Причем доказательства достаточно убедительные. Снабдите меня нужными аксессуарами, а я позабочусь, чтобы их «обнаружили».

— Что же вам дать? Может быть, средства для тайнописи?

— Неплохо, Севастьян Силыч, но не забудьте — на них не написано, что они немецкие. Думаю, были бы кстати бланки немецких документов.

— Документов?

— Да. Естественно, незаполненных.

Помедлив, «Аптекарь» подошел к шкафу, открыл один из ящиков.

— Что ж, у меня есть паспорта. Но учтите, это довольно ценный материал.

— Это и хорошо. Ценный материал, как известно, наиболее убедителен.

«Аптекарь» достал несколько незаполненных паспортов.

— Сколько вам дать? Два хватит?

— Можно два, но на всякий случай лучше три.

«Почему три? — спросил сам у себя. — Для ровного счета?»

— Надеюсь, они сработаны не здесь?

— Что вы, Александр Ионович… натуральные…

Отобрав три новых германских паспорта, хозяин квартиры передал их Губареву, вручил ключ от его новой квартиры, деньги и одежду. Спрятав все полученное от «Аптекаря» в саквояж, Губарев расписался в получении и спешно отправился к новому месту жительства. Он должен был подготовиться к вечеру.

В «Аквариуме» ротмистр был, как и полагается завсегдатаю, к середине гала-концерта.

12

Сидящий за столиком черноволосый красавец не первой молодости осклабился:

— Иероним Стэнгулеску. Граф Стэнгулеску.

Красив, ничего не скажешь. Правда, великоват нос, глаза чуть бычьи и похож на жулика, но красив.

— Меня зовут Александр Остерман.

— Просто Остерман?

— Нет, князь Остерман.

Губарев хотел позвать официанта, но Стэнгулеску почти лег на него, зашептал:

— Вы, я вижу, тут новичок, князь, а я рад… Наконец хоть один приличный человек рядом… Если позволите? — знака официанту Губарев не уловил, тот уже был рядом и разливал шампанское. Выпрямившись, граф поднял бокал.

— Прошу, не отказывайтесь! Живем один раз, кордебалет ленится, вокала нет, программа надоела, но все равно, это лучшее место в Петербурге! Выпьем! Прозит!

Стэнгулеску пригубил. После третьего бокала общих тем нашлось масса: граф сообщил, что часто бывал в родной князю Остерману Херсонской губернии, там у него родственники, рядом же, в милых сердцу молдавских садах, собственное поместье. Обожает австрийцев, бильярд, бридж и покер, готов хоть сейчас составить партию и найти клиентов. Что до зала, знает всех, дипломатам же просто брат родной. К началу первого выступления Став-ровой, в половине одиннадцатого, Стэнгулеску был уже пьян и запросто звал Губарева Алексом, попросив себя называть Джерри. После объявления номера сделал страшные глаза.

— Мадемуазель «В холодном Париже!», Алекс, па-атрясающая дама! Поля Ставрова! С виду стерва, глаза холодные, но поет, доложу — а-абалдеешь! — Нахмурился. — Дружище, ползала ходит сюда из-за нее, и я тоже.

Ставрова запела. Стэнгулеску добавил шепотом:

— Хочешь, после выступления — за кулисы? Опасно, у нее два любовника, один финансист, другой дипломат, видишь, страшила у сцены, япошка? Но я знаком и с тем, и с тем… Клянусь, Алекс, для тебя это сделаю! Весь кордебалет — мои подруги, на любовников — п-плевать! Да мы под невинным предлогом… — заговорщицки пошевелив бровями, Стэнгулеску сделал знак метрдотелю. — Цветы от меня и Алекса Став-ровой, понял?

Нужна ли ему Ставрова, подумал Губарев. Нужна, убеждал он себя. Во-первых, возможная связь с Танакой, во-вторых, укрепление репутации князя Остермана. Но наблюдая за исполнением модной песни, а затем за Танакой, вновь пославшим конверт, вынужден был признать: его интересует еще и она сама.

Стэнгулеску не обманул: официант отнес за кулисы ящик бордо, вернувшись, шепнул: «Ждут-с». И они прошли в общую для кордебалета и дебютанток грим-уборную. Молдаванин, изредка целуя в щеки девушек, подошел к трюмо Ставровой. Она кивнула, не повернувшись. Губарев отметил: четыре корзины с цветами, одна из них — от него. Многие голоса похожи, да и тогда была другая обстановка, вряд ли она запомнила его голос. Певица осторожно снимала грим. Стэнгулеску подсел, сказал бархатно:

— Конечно, мы здесь вторые, а может, и третьи, но, Полиночка, — на секунду! Мой друг князь Остерман, Александр Остерман, жалуй его — он от тебя в восторге!

Глядя на Губарева, граф поднял брови. Пришлось заговорить, хотя он хотел бы сделать это позже:

— Мадемуазель, я действительно в восторге. Это прекрасно. Все, что я скажу, прозвучит банально, но ваш голос выше всяких похвал.

Вполне сносная чушь, как раз то, что нужно. Ставрова обернулась лишь на миг.

— Благодарю, князь.» Садитесь… Простите, артистический беспорядок, через час номер… Садитесь, расскажите что-нибудь… Джерри, усади друга…

Все скороговоркой, мимоходом, одной рукой снимая грим, другой придерживая шаль. Сейчас она совсем другая, особая, лживо-свойская, артистическая, не похожая на ту, смеющуюся в подъезде, когда они удирали от Десницкого. Но все-таки ему было приятно, когда на прощанье, еще с одним поворотом на полсекунды и дежурной улыбкой, он услышал:

— Спасибо, князь, вы милы. Розы обворожительны.

13.

Он выдержал битву с Курново, но в конце концов доказал, что от услуг штатных филеров надо отказаться. Пусть Киёмура выпадет на какое-то время из их поля зрения, пусть ему удастся что-то скрыть — лишь бы он ничего не заподозрил. Лучше найти хоть что-то, чем потерять все.

Господин Юдзуру снимал большую квартиру в доме, где жил японский торговый атташе, на Второй линии Васильевского острова. В этом же доме жил и Танака. Контора «Ицуми» находилась далеко, на Садовой, около Гостиногб двора, но Киёмура приезжал или приходил туда пешком ежедневно, ровно к десяти. Кроме того, он бывал на предприятиях, с которыми «Ицуми» поддерживала торговые связи. В первые же два дня, попавшие под контроль Губарева, японец посетил представительство завода «Гаррис» на Кирочной, контору «Мастерских ротативных двигателей «Гном» в Солдатском переулке и техническую контору фабрики «Эльмет» на Нижегородской. Эти три адреса были почти сразу проверены агентами ПКРБ; выяснилось, что никакими секретными заказами предприятия не занимаются, и деятельность Киёмуры во всех трех фирмах законна и оговорена в соответствующих инстанциях.

Времени у Губарева было мало, он знал — отчет перед Курново висит дамокловым мечом. Сейчас — после многократных посещений «Аквариума» — он был почти убежден: Танака и Киёмура ведут какие-то общие дела, но пока он не выяснит, что нужно Киёмуре, именно Киёмуре, связь представителя «Ицуми» с морским атташе ни о чем ему не расскажет.

В последующие пять дней Губарев всерьез пожалел, что отказался от услуг филеров. Он практически изучил все маршруты представителя «Ицуми», расписание его завтраков и обедов, мог издали узнать все детали туалета — от шляпы до портфеля. Киёмура редко пользовался авто или пролетками, больше — пешком. Чтобы не попасться японцу на глаза, приходилось проявлять изворотливость. Губарев проявлял, но награда была скудной, за все дни выявилось лишь два новых адреса: контора акционерного общества «Российский мотор» на Шпалерной и мастерские «Климов и сыновья» на Литейном. ПКРБ снова проверило оба предприятия и снова не обнаружило ничего, что говорило бы о шпионаже.

За пять дней торговый агент «Ицуми» посетил «Аквариум» три раза. Как всегда, он сидел за одним столиком с Танакой, а уезжая, как и раньше, садился в одну пролетку с атташе. Получалось, или Танака не отпускает Киёмуру от себя, или, наоборот, Киёмура не может обойтись без Танаки.

Стэнгулеску обещал познакомить Губарева с Танакой, как только представится случай. Губарев терпеливо ждал. В «Аквариуме» он по-прежнему сидел каждый вечер, но к Ставровой пока решил не заходить, лишь отсылал розы. У Зубина в госпитале был два раза; нога у инженера почти не болела, он уже обходился одним костылем. В последний приход Губарева они говорили о Киёмуре, и Зубин снова предположил: интерес «Ахмета» к змейковому сектору скорее всего — прикрытие чего-то более важного.