Остров любви - Сергей Алексеевич Воронин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Обедали на высоком галечном берегу. Привлекли нас две берестяные фанзы. Они крепкие, но запущенные, видно, там давно уже никто не жил.
13 августа. После дождей вода опять начала прибывать… Не спалось. Я вышел и сел на выброшенный ствол. Вода шуршала прибрежной галькой, всплескивала, натыкаясь на коряги, застрявшие на отмелях. На другом берегу темными силуэтами виднелись деревья. Они отражались в реке и, казалось, уплывали по ее глади. Уплывали и звезды, а на небе они были неподвижны, задумчивы. Словно любопытная женщина, выглядывала из-за темной тучи луна, ею, видимо, все сильнее и сильнее овладевало любопытство, она уже показалась наполовину и, наконец, не вытерпев, показалась вся. От этого вода стала еще темней и стали ярче лунные на ней блики. Большие, бледные палатки казались непонятными и страшными. Люди, уставшие за день, спали крепким, все забывающим сном.
14 августа. Если раньше берега были в густом ивняке, то теперь на них высятся громадные сосны. Их вершины далеко уходят в голубое небо, там они важно раскачиваются из стороны в сторону, разгоняя облака и тучи. То тут, то там впереди над водой вздымаются белые платочки. Это чайки. Откуда они? До сих пор их не было! От Дуки до Сонохи насчитывают шестьдесят километров. Сегодня одиннадцатый день пути. Проводник обещает, что сегодня мы прибудем в Сонохи. Там отдых. Люди ободрились. Но, как всегда, что-нибудь да задержит желаемое. Погода испортилась. Навстречу нам задул ветер. Он срывал с верхушек волн пену с такой силой, что она летела нам в лица. Перекаты участились. Неожиданно скрылось солнце. Стало холодно. Брели по воде. Иногда падали плашмя, уходили с головой. Отжимали шапки, ругались и шли дальше. Проходили часы, а Сонохи не показывались. Не показались они и тогда, когда проводник сказал «всё».
Несколько слов о проводнике. Это уже другой. Его прислал нам К. В.
Сонохи — эвенкийское стойбище — семь фанз, запрятанных в гуще леса. Поэтому их и не видно с берега.
«Всё» — короткое слово — принесло большую радость. Два дня отдыха! Пока ставили палатки, разводили костры, проводник съездил на рыбалку и привез тайменей.
15 августа. Встали поздно, по-праздничному. Солнце было уже над головой и ожесточенно прожигало палатку. Стало душно. Это и заставило нас вылезти из нее, а то бы еще поспали.
После завтрака решил осмотреть Сонохи. Там никого не было. Эвенки семьями ушли в сопки на оленьи пастбища и на охоту. В одной из фанз весь пол был устлан кетовыми хвостами, в другой — крыльями птиц. От фанз отходят в четырех направлениях тропы. Одна — к сопкам, две другие — в лес, четвертая — на поляну, где у эвенков, наверно, проходили празднества. Все фанзы утопают в зелени. Словно сторожа, их окружают вековечные сосны. Когда я несколько отошел от фанз в тайгу, то попал на брусничник. Брусники было так много, что поле казалось кровавым.
17 августа. — Ну как, Перваков, отдохнул? — спросил я, садясь в лодку.
— А и не знаю. Какой отдых без пищи; мяса нет, рыбы нет, соли нет. Одни лепешки. Ослабел еще больше.
Конечно, те таймени не в счет. По кусочку на нос, не еда.
Полдень, а кажется, утро, — только-только начинает светлеть небо. Все утро шел дождь. Думали совсем сегодня не ехать, но во втором часу перестал, а часом позже показалось и солнце. Озарило сопки, заставило серебриться воду, оживило деревья и скрылось. И опять все скучное, серое, истомленное. Истомлены и рабочие. Неохотно, вяло поднимают шесты, медленно движутся лодки… Тянем вброд. Опять пошел дождь, но мы настолько мокрые, что несколько лишних литров не омрачали нам настроение… Долго описывать каждый шаг. С большими трудностями достигли третьего завала. Четыре раза пытались пройти его, и четыре раза он заливал нашу лодку. Но наконец вовремя отведенная от бревен корма, приподнятый Перваковым сук, направленный точно по потоку воды нос лодки, и… завал позади.
Темнело. На правом берегу, за кривуном, взлетали от костров искры. Бивак.
Начали переправу через реку. Не видели в темноте ни быстрого течения, ни обрывистого берега. Лодку раскачивали волны то с одной, то с другой стороны. Заплескивали через борта. Выскочили к берегу, и тут течение развернуло ее, понесло вниз. Перваков и Баженов стали хвататься за сучья нависающих деревьев. Я тоже ухватился. Лодка остановилась. Мы ее держали. Вода с ревом кружилась под кормой и вдруг стала втягивать лодку.
— Тонем! — крикнул я и почему-то засмеялся.
Было очень темно. Вода казалась черной пропастью, наполненной бешеным ветром. Амгунь стонала, выла и заливала нас. Истерично взвизгнул Баженов, выругался Перваков. Лодка качнулась и сначала медленно, а затем быстро ушла под воду. Вещи всплыли, и я тут же ухватил какой-то мешок.
— То-нем! — закричал Баженов.
— То-нем! — закричал и я. И поймал у ног весло и ящик. Лодка лежала на дне, и, слава богу, глубина была нам по пояс. Выбрасывали вещи на берег Перваков с Баженовым. Я им подавал.
Нас услышали. И вскоре, как черная тень, мелькнула чья-то лодка. За ней вторая…
* * *На перевернутой днищем лодке сидит Матрос — гребец Походилова.
— Не поеду!
— Если не поедешь, оставлю на берегу! — грозит Мозгалевский.
— Оставляй! — кричит ему в лицо Матрос.
— Не имеешь праву, нету такой закон! — наступая на Мозгалевского, кричит рабочий-татарин. — Не старое время. Что такой оставлять человеку тайга.
Теперь кричат все рабочие. Мозгалевский садится в свою лодку и отчаливает. Рабочие погудели и пошли вслед за ним. Последней двинулась лодка Походилова с Матросом.
Теперь окружают нас сопки. То густо поросшие лесом, то голые. Похожие на недостриженную голову: одна сторона безволосая, другая — взъерошенная. Во время обеда с противоположного берега налетели утки, сначала две, потом еще три. Они были так близко, что один из рабочих даже бросил в них камнем. Я
