Восстание вассала - Александр Смоленский

– Все хотел спросить. Почему здесь нет телевизора? Сегодня почти у каждой шестерки в камере имеется, а у вас…

– Так я еще несколько лет назад «ящик» выбросил. Одно расстройство с ним. Что по нему смотреть? Как жопу друг другу лижут? Или как страну просирают? Вот я, например, сорок семь лет зону держу в порядке, а они? Такую страну просрали, – повторил Папа и помахал. Мол, давай, уходи, не расстраивай.

Вернувшись в камеру, измученный карцером и «собеседованием» у воровского авторитета, Данист умоляющим жестом остановил Вась Вася:

– Спать. Только спать. Все разговоры потом. Все потом.

– Вы что, Денис Борисович? Вас уже то ли третий, то ли четвертый день мама дожидается. А вы спать собрались…

Боже! Как он мог забыть.

– Сегодня какое число?

– Так семнадцатое октября, – участливо проинформировал Вась Вась.

Немедля, Данист забарабанил в дверь камеры.

– Ты чего, белены объелся? – громыхая ключами, закричал надзиратель. – Думаешь, если Папа тэбэ приголубил, так усэ можно?

Но дверь открыл. Услышав, о чем твердит замордованный олигарх, Гладиатор сменил гнев на милость:

– Погодь, щас разузнаю.

Как ни странно – прежде такого не бывало, – не прошло и часа, как Денис обнимал маму. Впрочем, точнее было сказать, она обнимала своего несчастного сына. Потом долго держала его лицо в ладонях, словно пытаясь разгладить каждую новую морщинку на висках, на лбу, под глазами.

– Мальчик мой. Что они с тобой сделали?

– Ой, мамочка, хоть ты оставь причитания. Ты что, в первый раз сюда приехала?

– В эту даль? Нет, не в первый. Во второй, сыночка, в первый раз мы были с папой. Но что с того? Я же вижу, от мамы ничего не утаишь.

Денис уже хотел было сказать, что все, что сейчас имеет, он сделал сам, но мама бы этого не поняла. Для нее сыночек был безгрешен.

За четыре года каторги она ни на минуту не оставляла его без внимания. И бог с тем, что письма частенько не доходили, передачи не передавали, а свидания, большей частью, запрещали. Главное, что Денис почти физически, где бы ни отбывал срок, ощущал ее присутствие – пусть там, за периметром зоны или за стенами тюрьмы, – но обязательно рядом. И это не только грело душу, это помогало выживать.

О своих тяготах Денис никогда маме не рассказывал. Что сама видела – то видела. Как говорится, не скроешь. Но даже нечаянно подсмотренные бытовые эпизоды приводили ее в ужас. Когда маму в первый раз обыскали две дюжие надзирательницы и отняли мешочек с изюмом и курагой, спрятанные под платьем, сын не мог успокоить ее почти все свидание. Рыдания мешали говорить, но состояние было понятно и без слов.

Хорошо, что сейчас, даже узнав, что ходатайство о досрочном освобождении отклонено, мама держалась молодцом. Белоснежным платочком она аккуратно промокнула слезы, на всякий случай сделала то же самое и сыну.

– Мне сказали, что ты был болен, сыночка, ведь я уже третий день дожидаюсь свидания. Слава богу, наконец-то…

Мама не стала уточнять, что именно «наконец-то» произошло, – и без того было ясно, – а деловито разворачивала кучу пакетов и свертков. Сразу вкусно запахло, но это, увы, не произвело на заключенного особого впечатления. И дело даже не в том, что он изрядно подзакусил в камере, похожей на библиотеку. С первых же минут встречи с мамой он мучительно размышлял, что будет с ней, когда все случится. Надо ли готовить ее психологически? Ведь мама не перенесет нового позора. Сын – беглец! В ее глазах, подумал Денис, это гораздо хуже, чем заключенный, которого жалеет чуть ли не половина страны.

Глядя, как она достает теплые носки, нижнее белье с начесом, которое он отродясь не носил, Денис молчал. Но когда, наконец, появились новые валенки, Денис содрогнулся. Как объяснить маме, что еще одну зиму в зоне он ни за что не проведет?

– Мне еще в прошлый раз охрана рассказала, что валенки нужны, потому как в камерах ледяной пол. Что для тех, кто привык держать ноги в тепле, – это просто невыносимо, – тараторила мама. – Согласись, сынок, это очень мило с их стороны. А вот твое любимое печенье не пропустили. Сказали, что в списке разрешенных продуктов этого сорта печенья нет. Заключенным можно передавать только «Овсяное» и «Юбилейное». Ну как им объяснить, сыночка, что их фабрики просто не могут делать такое нежное печенье, как я? Такая жалость, сыночка, я так старалась.

Мама пыталась держаться спокойно, но волнение выдавали руки – они постоянно подрагивали. Сейчас она мазала сыну масло на хлеб, и это было особенно заметно.

– Ты слышал, сыночка, мы с папой письменно обратились к господину президенту, чтобы он тебя помиловал.

– Слышал, мамочка, слышал. Зачем только вы это сделали? Это так наивно. И, прошу тебя, оставь масло. Ты же знаешь, как я боюсь, что поднимется холестерин, – несколько нервно заметил Денис, пытаясь отвлечь маму от ее занятия. – Дай-ка лучше мне свои руки, мамочка.

Пожилая женщина с удивлением взглянула на сына. Порой ей казалось, что Денис не в себе. Разве время ему думать о холестерине? Других проблем, что ли, нет?

– Ты не прав, мальчик мой. Мы консультировались… Нам посоветовали… Молодой президент не держит на тебя зла. Это, во-первых. А во-вторых, надо же ему проявить благородство?!

«Какой наив, – поморщился Данист. – Что за напасть в нашей стране верить в доброго царя? Вот приедет барин, барин нас рассудит…»

– Напрасно кривишь губы, сын. Стоило написать президенту, как охрана стала лучше относиться.

Денис удивленно поднял глаза.

– Да-да. Помнишь, я всегда тебе жаловалась, что нас всегда – как это здесь говорят? – шмонали? А сейчас вообще не просили вывернуть карманы.

– И что?

– А вот что, – мама незаметно выложила на кровать мобильный телефон, – можешь жене позвонить.

– Быстро спрячь, мамочка, ведь это может быть элементарной подставой, – обняв ее, зашептал на ухо Денис. – Какая же ты у меня золотая мамочка. Я люблю тебя.

– Я тоже люблю тебя, сыночка.

Мама вновь прослезилась.

Конечно, это никакая не подстава. И никакое обращение к президенту не могло бы разжалобить охрану. Это «гражданин начальник» проявил любезность. Или, того круче, Папа.

– Успокойся, моя дорогая. Я обещаю тебе, что все наши мучения скоро кончатся и мы вновь будем вместе.

– Тебе что, сыночка, был знак на положительное решение?

– Был, мамочка, по крайней мере, я так думаю! Помнишь, так говорил Мимино?

Теперь настала очередь мамы зашептать сыну на ухо.

– Ты осторожнее, пожалуйста, с Мимино. Слышал, какие сейчас с миминами напряги? Не знаешь, где поскользнешься. Тем более когда тебе уже был знак.

Ночью, разомлев под покровом тёплого маминого пледа, Денис, наконец, заснул и тут же оказался во власти уже привычных фантасмагорий. Бесконечно измученная постоянными потрясениями нервная система бывшего олигарха защищалась длительным уходом в царство Морфея.

7

Если в былые годы Данист легко и с блеском осуществлял свои проекты, что лелеяло в глубинах сознания мечту править страной и даже миром, то теперь он, как говорится, спустился на землю. Посеянное начальником колонии зерно возможной свободы вымахало в полный рост. Бежать! Как можно скорее выбраться на волю и…

То-то и оно. Что означает в его случае заряженное непонятной энергетикой это пресловутое «и»? Мстить, как предлагает Папа? Куда толкает невидимая и непонятная оппозиция? Да есть ли вообще сейчас в стране оппозиция? Скорее, это опять кто-то в верхах не поделил сладкий пирог. Вот и вся оппозиция. Мыльный пузырь.

Другое дело – его личная оппозиция. Еще несколько лет назад она представлялась Данисту вполне реально. Продуманная до мелочей, подкрепленная солидными финансами, основанная не на местечковом волюнтаризме, а на истинных демократических ценностях оппозиция.

Почему бы и нет? Мечты, мечты…

Теперь, получается, ему самому навязывают некую роль в оппозиции. Но каким драконовским путем! Через побег, месть! Ничего не скажешь, хороши демократические ценности с клинком в руке, о котором говорил пахан воровского мира. Хорош ангел во плоти.

Мелко и мерзко. Мама бы не одобрила. Да и друзья бы отвернулись. Только разве слушал он их, когда создавал свою империю? Или то, что он тогда совершал, было столь идеально? Что и камнем в него не брось?!

В минуты подобных самокопаний, из которых складывались часы, а то и дни, заключенный 1313 предпочитал себя не обманывать. Месть никак не может быть оправданной. Хотя тоже не однозначно. Как, например, тогда быть с вечным постулатом о том, что «цель оправдывает средства»?! Только подумать, как же он живуч в этом мире! Неспроста.

Да-да! Неспроста! Как, например, теперь не размышлять о шансе вырваться из зоны? И нечего кивать ни на воров-законников, ни на «гражданина начальника». Стало быть, жила в нем мыслишка. Жила. А может, даже и процветала!

Что правда, то правда. Перед мысленным взором Даниста все чаще и чаще стал возникать вполне конкретный «образ врага», исчадие ада с холодным, малопривлекательным лицом, маленькими, холодными глазками и с очень характерной выправкой. Да, это он, Бессмертнов. И никто другой.