Ветер в ничто (Стихотворения) - Василий Пригодич

17 августа 1980 года

93.

Зачем, естествоиспытатель, Ты мнишь, что с Господом - ничья... Просеиваешь, как старатель, Песок научного ручья. Знай, филозоф и математик, Ботаник, химик и теург, Что оловянный ты солдатик, Который вынул Демиург Кипящей лужицей металла Их чрева матери твоей И бросил остывать в Валгаллу Шизофренических идей... Бунтующая протоплазма В сыром галактики углу, Не тщись в словесные миазмы Облечь на Господа хулу. Экстраполируй, неумеха, Естественно-научно смерть. Узришь: от дьявольского смеха На части разлетится твердь. Несчастный раб гниющей плоти, Природы каверзный отброс, Поймешь: надежда лишь в оплоте, А имя оному - Христос. Науки капища служитель, Улитка дерзкая и царь... Ведь всепрощающ Вседержитель, А ты - обоженная тварь... Склони жиреющую выю Пред животрепетным крестом, Услышишь: ангелы живые Играют в салочки с Христом.

16 сентября 1979 года

94.

Внукам

Я торчу в избе-пенале, Как чернильный карандаш... Воют волки на канале, Полоумный раскардаш.

В пасть кладу печи-толстухе Скользкие охапки дров. Ночью демоны и духи Навещают утлый кров.

Сквозь немытые окошки Вижу дождь и снегопад. Псы блошистые и кошки Колготятся невпопад.

В атмосферной мешанине: То тепло, то снег и лед. Я строчу на пишмашине Дни и ночи напролет.

С жирной важностью гусыни, С обреченностью ножу Тупо думаю о сыне И молитвы возношу.

Дай, Господь, ему стократно То, что Ты не додал мне... Не пойми меня превратно, Я - как бритва - на ремне.

Боже, не бывать мне Крезом, Императором в строю... Пусть мой мальчик хлеборезом Будет в зоне и в раю.

Господи, не будь педантом, Перст простри на молодца, Одари его талантом, Как беспутного отца.

Отче, юноша сгодится, Переборет немоту, Дай ему Твоей водицы Налакаться, как коту.

Опьяни безумным хмелем, Дай избранничества знак... Мы с дитятей перемелем Терпкий Твой и горький злак.

Дай ему любви, покоя... Длани, душу, как врачу... И за это я такое Про Тебя наворочу,

Что слетят ворота ада С густо смазанных петель... Больше ничего не надо. Утро. Обморок. Метель.

13 ноября 1988 года

95.

Д. Л.

Десять лет - ресниц смеженье Шивы. Прежнее - как вишня в сентябре. Десять лет - беззубый и плешивый Я бренчу уныло на домбре Стихотворства, буйства, окаянства. Милая - в рыданьях и в соплях... С тобой в юдоли постоянства, Как с коханой пани юркий лях. Жизнь - такая пакостная штука (Головопроломен пируэт), Но непоправимого кунштюка Все еще не вытворил поэт. Ктесифон - священный город Кеев. Глух свинец начитанных страниц. В государстве пьяниц и лакеев Стерегут засовы у границ. Споловинив жизнь, ушел из мира, Толком ничего не возлюбя. Кособоко сотворил кумира: Праведную, мутную - тебя... Протяни ладонь - булыжник брошу, Вытру слезы, опахну крылом. Улыбнись щербатому Гаврошу. Марш вперед - не думай о былом.

23 декабря 1982 года

96.

Боль становится терпимой. Мозг из глаза не пролей. Тяжко женщине любимой Притворяться Лорелей.

Раздосадован навеки, Жабой плюхнувшись в кювет, Не могу размежить веки, Посмотреть на белый свет.

С хамской спесью Чингизида Глотку рифмами деру... В ветхой мантии Изиды Я проделаю дыру.

Что молчанка, что волчанка Коль такая полоса: Пропадай, моя тачанка, Все четыре колеса.

13 февраля 1983 года

97.

Л. Щ.

С годами прошлое видней, Отчетливей и откровенней. Пишу. Струится рой теней. Витает череда мгновений.

Брутальный привкус новизны Набил оскомину до рвоты. Боюсь полярной белизны Новооткрытого блокнота.

Мои умершие дружки, Мои угасшие подружки... Червонцев звонкие кружки, Обмененные на полушки.

И в чьей-то памяти и я Шутом остался, пьяной рожей, Хоть посвист инобытия Не слухом чуял я, но кожей.

Сомнительный христианин, Обрюзгший юноша конторский, Я обречен катить один Сизифов камень бутафорский.

Филосемит и мизантроп С прилипшей к мясу грязной маской, Рукой ощупываю гроб, Повапленный дешевой краской.

22 августа 1982 года

98.

Построили зеки Роскошный канал Плывут человеки Плюют на причал...

Недетские игры На ужин - икра Над пристанью Кимры Гудит мошкара

На сваи причала На солнце и дождь Глядит с пьедестала Насупленный вождь

Понижены цены Повышен удой Разрушена церковь И смыта водой

Избушки косые Некормленный скот Мальчишки босые Любезный народ

Не суйся к ним Запад Гнилое нутро Не лучше ли лапать Софию Бардо

Мусью диссиденты Скажи пуркуа Сосут экскременты Твои - буржуа

Хоть брюхом не слабы Да дело их швах Спросили б у бабы О ейных правах

А что им ответит... Сказать не берусь! Одна на планете Надменная Русь

9 августа 1974 года

99.

Витальной нити остов тонок Локтем заденешь и - убит. Я не подарок, не подонок Я - гуру - не бандит - пандит.

Я болен пакостною хворью: В болячках мозг, душа смердит. Как Кот бреду по Лукоморью Меж раком съеденных ракит.

Я сдох душой, но тело живо Очаровательный кадавр Людей прельщаю, жду наживы Наук оккультных бакалавр.

Штиблеты, брюки и подтяжки, Надменный взор, пристойный вид. На фотокарточке Смертяшкин С супругой суженой сидит.

Она прелестные рацеи Ему о благостном поет И в Императорском лицее Достойно курс преподает...

Пора сдыхать, да нет силенок. Копейка брошена на кон. Помог бы мне какой бесенок Перескочить сей Рубикон.

Господь, прими в дыму, в кровище, В блевоте, кале и моче... И пропуском в свое жилище Дай целованье на мече.

18 марта 1984 года

100.

Вздорной мамкой онемечен, Пьяно горд, хорош собой, Благодетельно отмечен Был я скаредной судьбой.

Ловко складывал эклоги, Рвал подметки, клал в суму.., Перышком, как бисер, слоги Собирая на тесьму.

Словно радиоприемник Выборматывал я стих, Добродетельный наемник, Воровавший у других.

А потом кнутом и палкой Как коню британский грум Муза - дряблая весталка Мне вколачивала ум.

И с тех пор пою по нотам Не заемным, а своим... Тихим счастьем идиота И виденьями томим.

Горьким даром измочален Ни навара, ни двора Стал я, робок и печален, Опасаться топора.

Коль придется лечь на плаху И уйти в крови во тьму... Лишь тогда стихов рубаху Вместе с кожей я сниму.

26 мая 1982 года

А. Ос., Д. Ющ.

Мое ничтожество-высочество, Усевшись гузном на диван, Подумало, что дар пророчества Не спрячешь - кукишем в карман.

Оно болезнью венерической Разъест и душу, и костяк, Поманит властью химерической Ценой в горячку, в дым, в пустяк.

Оно сродни падучей с корчами Поэт, как Соломон, не лжив... Вы что такие хари скорчили Се аксиома: Сталин жив

И будет жить... У бесов с магами Непрекращающийся секс, Что слаще войн и игр с бумагами. Абракадабра. Бре-ке-кекс.

Люблю я Господа с лампасами. Приму достойно смертный час. Простив убийства с прибамбасами, Бог ждет нас, думая о нас...

...Люблю, жалея, человечество. Глотаю правды мумие. Мое единое отечество Поэзия... Я враг ее.

26 июля 1997 года

ПРИЛОЖЕНИЕ I.

ВИКТОР КРИВУЛИН

МАСКА И ЛИЦО Классическое наследие в современной артикуляции

Советская критика более всего преуспела на поприще раскрытия литературных псевдонимов. Она вполне усвоила полицейские навыки, позволяющие, орудуя в веселящейся толпе, ловко и безнаказанно срывать все и всяческие маски, хотя не всегда под масками оказывались искомые лица. Балаганное же оживление на маскараде словесности всякий раз после таких вторжений стихало, возникала заминка, паспортные данные угрюмо торжествовали над игрой воображения. К псевдонимам прибегали все реже и реже, их предпочитали выбирать лишь для маскировки - в армейско-разведывательном, а не в театрально-площадном смысле. А между тем псевдоним как словесная маска остается частью великой ярмарочно-карнавальной культуры. Маски на Руси издревле именовали "личинами", их вырезали из картона в ожидании рождественских колядований, пестро раскрашивали и запирали в чулан до наступления Святок, до времени, когда личина ненадолго становится реальнее лица. Еще недавно мне бы в голову не пришло раскрывать псевдоним "Василий Пригодич", под которым издана небольшая книжка стихов с названием, игриво указывающим на маскарадное происхождение авторского имени: "Картонные личины". Но что-то в самом воздухе времени обнаруживается картонное, нереальное, карнавально-кровавое, этакий праздник навыворот, не дозволяющий человеку, у которого развито чувство стыда, появляться на людях в костюме оскорбленного Арбенина. Когда какой-нибудь Лукьянов мог позволить себе явиться перед читающей публикой под личиной элегического Осенева и, лишь потеряв пост парламентского дирижера, как бы ненароком выглянуть поверх опереточной вуалетки, следует ли вообще относиться всерьез к игре с именами. Думаю, следует, потому что Василий Пригодич - это псевдоним, возникший в ином понятийном и нравственном климате. Он принадлежит С.С.Гречишкину, ведущему специалисту по литературе русского "серебряного века", весьма уважаемому в филологических кругах, члену Союза писателей Санкт-Петербурга. Именно сфера профессиональных интересов определила для него выбор поэтического псевдонима, а не какие-либо иные соображения, поскольку как раз в начале нашего века маска осознается как ключевая стилистическая категория - и вольная игра с авторскими именами приобретает эстетическое по преимуществу измерение. У декадентов литературные маски начинают срастаться с лицами. Если в прошлом веке критик Н.Добролюбов ничтоже сумняшеся прячется в своих поэтических опусах под пародийными вымышленными именами, меняя их, как шейные платки, купленные в галантерейной лавке, то поэт Ник.Т.О., выпустивший в 1904 г. сборник "Тихие песни", не столько скрывается под псевдонимом, сколько дает шанс проницательному читателю (в античернышевском смысле) узнать по псевдониму род занятий анонимного автора: вы помните, конечно, что под именем Никто хитроумный Одиссей представился Полифему. А ежели это имя нарисовать как небрежно-торопливую роспись должностного лица на поздравительном листе начальству или в ведомости, или в кондуите нерадивого гимназиста, то мы узнаем учителя-античника, озабоченного не герметическим сохранением анонимности, но, напротив, проблемой внутреннего понимания. Речь идет об Иннокентии Анненском, чье культурное влияние ощутимо до сих пор. Поэтические имена в XX веке значимы как никогда прежде, ибо выступают в роли концептуального ключа к той или иной авторской системе, и их побочные, предметные лексические значения активизируются необыкновенно, как если бы они оказались включенными в напряженный поэтический контекст. Символиста Бориса Бугаева быть не могло - вместо него явился Андрей Белый со своей пародийной тенью - Сашей Черным. Любопытно, что фамилия "Бугаев", подобно замаскированному подковообразному магниту, охватывает временные полюса русского авангарда: предавангард связан с именем Белого, тогда как постмодернизм нашел своего, современного нам Бугаева (Сергея), известного публике под кличкой "Африка". Сейчас культура начала века реанимируется, воскресает "почерному", и только подлинное, глубинное понимание происходивших в ней процессов поможет нам обрести самих себя, не повторить дедовских ошибок, приведших известно к каким последствиям. Вот тут-то и может пригодиться богатейший профессиональный опыт Василия Пригодича опыт интенсивного осмысления "серебряного века", уроки тех непрестанных и полупотаенных штудий, которые велись два десятилетия, вопреки идеологическим запретам и фобиям застойного времени. Этот опыт мог так никогда и не выразиться в художественных формах, если бы не произошло радикального слома всей нашей прежней системы ценностей. Пришло кризисное время, и аналитический холодок исследователя сменился поэтическим жаром. Обычно бывает наоборот, но мы живем в перевернутом мире. Явление прекрасного, тонкого и, может быть, поэтому не замеченного критикой поэта - лишнее доказательство тому. Впрочем, стихи Василия Пригодича публикуются не впервые. Это имя появилось в 1982 году на страницах эмигрантского журнала "Грани" (№ 126), где были напечатаны 9 стихотворений из книги "Картонные личины", причем ни один из девяти текстов не вошел в советское издание. То были другие стихи, да и автор словно бы другой человек - избравший псевдоним, скорее в конспиративных, нежели в эстетических целях.