Класс коррекции - Екатерина Мурашова

Поднимаясь на крыльцо, я боялся увидеть рыжую девушку. Почему-то очень легко было представить себе, что она лежит на дощатом чисто вымытом полу, а ее волосы, как разлившаяся оранжевая краска…

Внутри все было перевернуто, будто кто-то тщательно создавал декорации к вестерну или мушкетерскому фильму, разрубал столы, ломал стулья, бил посуду и все такое. Только чудом уцелевший проигрыватель с заевшей пластинкой в картину не вписывался. Я пальцем остановил пластинку и огляделся. Девушки нигде не было. Зато вокруг, вперемешку с черепками и обломками мебели, валялось очень много всякого оружия — кинжалы, шпаги, пистолеты, дубинки, что-то вроде электрошокера и вообще неизвестные мне, но очень злобные на вид штучки. Куда делись хозяева всего этого богатства, оставалось совершенно непонятным. Или они все здесь разоружились, а потом вышли на поляну и поубивали друг друга взглядами? В крышку единственного оставшегося на ногах стола был воткнут красивый меч. Его лезвие отливало голубым, а на рукояти и гарде сплетались золотые узоры. Моя рука сама, словно обладая отдельной волей, потянулась к мечу.

— Ишь какой! — присвистнул Юрка за моей спиной. — Как в легенде про короля Артура…

— Ага! — мне было трудно говорить, как будто в горло залезла толстая черная мышь и теперь там шевелится. — А Артур — кто? Я или ты?

— Я почему-то думаю, что ты, — сказал Юрка.

— Пошли отсюда! — сказал я. — Здесь никого нет.

— Ты его не возьмешь?! И вообще ничего?

— Нет!

— Но почему?!

Теперь я уже ни в чем не сомневался и ничего не хотел. Разве что сунуть два пальца в глотку и выгнать наружу копошащуюся там мышь.

— Где-то тут должны быть седла, — сказал я. — Ты умеешь седлать коней?

Лошади неторопливым шагом шли по обочине шоссе. Юрка владел ситуацией идеально, а моя кобыла все время норовила остановиться и поесть придорожные кусты иван-чая. Я хотел направить ее поближе к середине дороги, но Юрка объяснил, что на асфальте подковы быстро сбиваются и лошадь может захромать.

— Почему ты не взял меч? Или пистолет? Или еще что-нибудь? — настойчиво спросил Юрка.

— Потому, что я сто раз об этом читал.

— Читал?! — удивился Юрка. — При чем тут — читал?

У Юрки за поясом пистолет, за голенищем высоких ортопедических ботинок — кинжал. Интересно, умеет ли он стрелять? Очень смешно, если забыть о людях-холмиках. До чего же хорошо, что с нами не было Пашки. И других. Если уж Юрка, образец миролюбия, вооружился…

Но я ничего не мог ему объяснить.

— Помнишь: если в первом акте на стене висит ружье, то в последнем оно обязательно должно выстрелить…

— Не помню! Ерунда! У нас сейчас многие люди имеют оружие, но не все же из него людей убивают. У моего папы тоже газовый пистолет есть.

Несмотря на седло, я по-прежнему сползал на правый бок. И медленно зевал. День был в самом разгаре, но мне почему-то очень хотелось спать. Я подумал, что это, наверное, такая защитная реакция: мозги отключаются, чтобы не перегреться.

Мы наткнулись на них к вечеру. Совершенно случайно. И если бы не Юрка, я бы прошел мимо. Он все-таки здесь старожил и лучше ориентируется. Хотя о таком он меня не предупреждал. А мне бы такое и в голову не пришло. Ведь мы с Юркой всегда оставались такими же, как были. Потом уже вспомнил его давние и показавшиеся мне загадочными слова: «Меня-то ты точно узнаешь…»

У Пашки были невероятно мохнатые ресницы и маленькая аккуратная челочка. Тень от ресниц ложилась на круглые щеки. Пашка сидел в саду за столом и ел бублик с маком. На столе перед ним стояла кружка с горячим молоком и блюдечко с малиной. Лет Пашке было приблизительно пять, ну, может быть, пять с половиной.

Витька находилась тут же. Она сидела в плетеном гамаке и раскачивалась, отталкиваясь от земли ногой в лакированной туфельке. Рядом, под яблоней, стояла коляска, занавешенная от мух кружевной салфеткой. В коляске, должно быть, спала Милка.

Мы с Юрой притаились в кустах акации и почему-то избегали глядеть друг на друга.

Высокая полная женщина, похожая на сдобную булку, спустилась с крыльца, слегка переваливаясь сбоку на бок, подошла к столу. Ласково взъерошила Пашкину челочку.

— Ну что, Пашенька, — певуче спросила она. — Подлить еще молочка?

— Не хочу-у молочка! Хочу моложеного! — капризным басом отвечал Пашка.

— Завтра с утра купим. Обязательно. Самое большое мороженое для моего Пашеньки. А сейчас молочка попей. Ну давай, поросеночек мой розовый, давай… За папу, за маму… Викочка, а ты малинки-то поела? Бубличка не хочешь еще?

— Поела, спасибо, — откликнулась Витька и разгладила оборки на розовом платье. — А Милу не пора еще кормить? Я могу сама…

— Да что ты, Викочка, детонька! — умилилась женщина. — Я сама ее покормлю, как проснется. А ты пойди с девочками в саду поиграй или вон мультики по телевизору посмотри…

— Может, я посуду помою?

— Ах ты, моя умница! — женщина отошла от нахмурившегося Пашки и обняла поднявшуюся ей навстречу девочку. — Как же мне с тобой повезло! Ни у кого такой дочки нет! Чтоб и умница, и красавица, и по дому помощница…

— Какая ж я красавица? — удивленно спросила Витька. — Я ж урод…

— Да что ты говоришь такое! — женщина возмущенно всплеснула руками. — Как у тебя язык-то повернулся! Красавица ты моя! Фигурка тоненькая, глазки зеленые, ясные, волосики пушистые…

Витька, опустив голову, ковырялась в песке носком туфли.

— Пойдем! — я потянул Юрку за рукав. — Пошли отсюда!

Юрка пожал плечами, но сопротивляться не стал. Уже потом, на пыльной проселочной дороге, спросил: «Почему?» Я не сумел объяснить словами. Но без слов знал точно. Смотреть на Пашку и Витьку было… неудобно, что ли? Все равно как подглядывать за тем, как женщины раздеваются, или еще что-то в этом роде. В общем — не нужно этого, и все! Так я Юрке и сказал. Он кивнул и больше ничего не спрашивал. Что выбрал для себя Мишаня, мы с Юркой так и не узнали. Да я, если честно, уже и не хотел знать. Достаточно мне было всего.

Ни Димуры, ни Табаки за гаражами не было. И вообще никого не было, кроме нас с Юркой. Он поднял свои костыли и сказал:

— Эксперимент не удался.

— Эксперименты на людях запрещены, — ответил я.

— Теоретически — да, возразил Юрка. — А практически — ого-го!

— А мне плевать! — сказал я и пошел домой.

Вечером мне позвонил Юра. (Откуда только телефон узнал? Я ему не давал, а он не спрашивал.) Сказал, что Пашка дома и ничего не помнит.

— Злится? — спросил я.

— Нет, Юрка рассмеялся в телефонную трубку. — Он думает, что это какой-то наркотик. Ему понравилось, говорит, что здорово тащился, хотя и не запомнил ничего.

— Еще бы! — сказал я и вспомнил Пашкины ресницы. Почему я раньше их не замечал?

Глава 16

На следующий день в школе Мишаня посматривал на меня как-то странно, но ничего не спросил и не сказал. Я тоже не напрашивался. Витька подошла и тихо сказала:

— Я не знаю, что это и как. Но все равно — спасибо. А Митьку туда — можно?

Я сразу понял, что она все помнит. Как и я сам. На секунду мне очень захотелось рассказать Витьке про меч и черные холмики у кабачка «Три ковбоя». Я удержался, конечно. Витьке своих проблем хватает.

— Понимаешь, Витька, все очень сложно… — сказал я.

— Понимаю, — кивнула Витька и отошла.

А рядом со мной возник Митька. Он явно хотел что-то сказать или сделать, но, как обычно, не находил слов. Я попробовал ему помочь:

— Хочешь набить мне морду?

Митька отрицательно помотал головой.

— Хочешь узнать, о чем мы с Витькой разговаривали?

Митька неуверенно кивнул.

— Прости, я не могу тебе сказать. Витька сама расскажет, если захочет. Но ничего плохого я ей не сделаю. Не бойся. Да и не получится. Витька сильнее нас обоих. Не физически сильнее, а по-другому. Понимаешь?

— Я не боюсь, — наконец выговорил Митька. — Она рассказала мне. А потом — смеялась. Я не знаю, как ты… Я — могу?

— Что можешь, Митька? Попасть туда?

— Нет, — Митька снова отчаянно замотал кудлатой головой. — Для нее — это? Ты знаешь, Витька не смеется. Никогда. А тут… Я хочу для нее… Я тебе — все…

— Я понял, Митька, — серьезно кивнул я. — Ты готов отдать что угодно, лишь бы еще раз услышать Витькин смех. Потому что Витька никогда не смеется. Но я не знаю…

Митька смотрел на меня глазами умоляющей собаки. Мне хотелось провалиться сквозь землю или хотя бы — завыть.

Чтобы этого не делать, я стал вспоминать — и действительно — не вспомнил ни одного раза, чтобы Витька смеялась. Иногда она улыбается. Кривовато и редко. Раньше я на это не обращал внимания, и только теперь, когда Митька сказал… Впрочем, это как раз понятно, потому что для меня Витька — просто девчонка, одноклассница, а для Митьки… для Митьки — вся жизнь. И на какую-то короткую секунду я вдруг позавидовал несчастному дебилу Митьке. Ему хоть понятно, для чего жить и что делать…