Категории
Самые читаемые
Лучшие книги » Проза » Советская классическая проза » Жизнь и гибель Николая Курбова. Любовь Жанны Ней - Илья Эренбург

Жизнь и гибель Николая Курбова. Любовь Жанны Ней - Илья Эренбург

Читать онлайн Жизнь и гибель Николая Курбова. Любовь Жанны Ней - Илья Эренбург

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 9 10 11 12 13 14 15 16 17 ... 115
Перейти на страницу:

13

На фронт. Курбов — ратник Никита Птицын. Галиция. Мерзкое местечко. Пограничный столб повален, и на картинке двуглавый одноглавого клюет. Местечковый кислый хлебный сон.

С носилок:

— Сестрица, испить бы!..

В штабе:

— Понатужась, через Карпаты (у князя пламенное сердце).

— Князь, признайтесь, вы знаете толк в токайском?..

Князь кается — нет, не в токайском, а в венгерках.

На перроне обрубленный живот — сам по себе живот и маленькая пенсия. Что же, можно через Карпаты, понатужась!..

Казак, играя на солнце одной серьгой, — еврею, бородатому начетчику:

— Целуй, собака, конский хвост!

Начетчик недаром читал, он знает — Иов скреб черепком, Иона — в китовом чреве. Разве можно против?.. Целует. И ассирийская густая борода вождя, судьи, пророка вливается в обшмыганный унылый хвост.

Николай (он же Птицын) слышит:

— Домой… Жена с пленным: сволочь — мадьяр… Сил нет никаких… Живьем в землю… Да нам ведь в Тулу…

Час спустя:

— Птицын, ступай в офицерское, доложи капитану.

— Словили дезертира.

— А ну его разок! Наука…

В офицерском — сливянка. У сестрицы Аглаи Николаевны удивительные пальцы — в Питере нет такой маникюрши.

— Распить сливянку! Сливянка-то какая!

— Знаменито!

— Аглая! Аглаичка сегодня злая!

— Знаменито!

Как на станции кассир —Желтый храбрый кирасир.

Николай докладывает:

— Ваше благородье… дезертир…

От слов першит. Капитан Бакланов мчится быстро к двери. Тульский юлит, целует капитанский, до непогрешимости натертый, сапог, — все зря. Бакланов дело знает, любит, сам командует. От тульского — только лужа, законно красная. Но капитан, перехвалив сливянку, вдруг бледнеет, качается, раскатисто блюет. И тоже лужа, вторая. Николаю:

— Дурак! Ура!

Еще качается. Целованным сапогом — Николая трах. Оба вместе наземь в кровь, в блевотину, в местечковую проплеванную глину, а рядом «ура!» испуганных баранов, и глухо — пушки, и с крестиком нательным на «уру» — через Карпаты, в Тулу, к черту — все равно!..

Николай, как упал с Баклановым, окаменел и камнем докатился до позиций.

Приказано не отступать. Зябко. Светает. Шинели торчат косматой шерстью. Вырывают снаряды — клок, еще… И сразу дохнуло: газ. Клочья виснут виновато, рядами падают.

— Противогазы!

Нет — отсохшие какие-то… До Курбова дошло. Сначала пахло луком. Кололо булавками глаза. Чуть повозился, в землю уткнулся носом. И так хотелось одного, простейшего — вздохнуть. В глазах булавки сменились раньше молоком, потом чернилами. Почувствовал — летит в темь, в пропад, в Днепр.

Очнулся в госпитале. Дело первое — вздохнуть вовсю, со вкусом. Потом припомнил шинели в ряд. И фельдшер пояснил:

— Да, да, — на Стрые. Четыре тысячи.

Выжил. Остался только кашель, внезапный, как ураган. Злобно колотился в груди и, взламывая клетку, вырывался таким громоподобным лаем, что дощатые перегородки лазарета перепуганно дрожали.

Как-то (на масленой) услышал — доктор говорил с приезжим штатским:

— Как в Петрограде?

— Кисло… Обвиняют… В думской комиссии ужасный материал… снарядов не было… Мазурская история…[26] И кто не брал… Вот вам примерчик: некто Глубоков поставил… Приняли заведомо негодные противогазы… Конечно, дал.

Неделю спустя пичугой впорхнул Олег. «Для раздачи подарков на фронте». Узнав Николая, нахохлился. Вдруг вспомнит? Встали: трехпроцентный, выпиравший из брючного кармана, недораздетая Земфира и маленький скандальчик — бумагу тогда поручил продать кретину Клитову, Клитов сдуру при случае ляпнул Кадыку. Кадык же всем домашним. Конечно, это в прошлом. Теперь — великая война, и он на фронте — герой. Но все же противно, если этот знает… Решил пощупать.

— Papá вас тогда обидел? Но вы ведь сами понимаете, бывают разные недоразумения, это превосходная тема для какой-нибудь французской новеллы. Впрочем, кто былое помянет, тому… Словом, когда бумага нашлась, мы очень сожалели. Maman вас простила. В такие дни… Вот вы в каком-то маленьком местечке, раненный, на койке — один из многих, тот витязь сермяжный, о котором мы спорим в столицах. Вы ранены в бою?

— Нет. Газы.

— Ах, это германское злодейство! Вот вам цивилизация — Кант и Крупп. Но теперь мы не боимся газов. Papá поставил огромную партию усовершенствованных…

— Я знаю.

— Прекрасные противогазы. Мы все работаем, и бескорыстно. Мариетта была три месяца сестрой милосердия, а я, как видите, рискую жизнью. Привез махорку, монпансье, мыло.

В Николае — взрыв. Залаял. Стенки затряслись. Олег еще раз:

— Papá доказал необходимость проливов… Он трудится день и ночь… Взял отпуск — сейчас в Кисловодске… Астма…

И Николай, средь лая:

— Что раньше — смазал или доказал?

Олег — сразу горд и тверд. Говорил — жалея. А этот байстрюк еще смеет оскорблять!.. Повелительно, накинув бровь:

— Молчать! Ты — нижний чин. Возьми махорку и ступай.

Николай вышел во двор. Так никогда не ненавидел. Весь смолк, забелел, стянулся. Томительный денек слома. Озноб и первая испарина земли. Февральское недоуменье. Слушал, в говорок далекий пушек вступало нежным противоречием журчанье капель. И, прижавшись к мокрому стволу, не выдержал железный Курбов — воркотня и грязь, четыре тысячи на Стрые копошились, каплей капал ласковый басок Олега. Крикнул:

— Не могу! Вот просто не могу!..

И, точно смилостивясь над сыном битой потаскухи, над острожником в бегах, над Птицыным, над таким, над многими такими, измерив кровь и тщательно свесив пудовые обиды, — далеко, на севере, где распластались среди болот сенат, посольства и гастроли итальянской Оперы, — Немезида заботливая пролила огонь. Курбов чашечкой сложил ладони, накрапывал весенний дождик.

Известно стало позже. В местечко, где гуд пушек, лазарет, курчавые, густые пейсы, вспугнутые ветром, мировой историей и «матерью» есаула, медленно ползло, как насекомое, большое слово «Бологое».

Сначала не сообразили. Артиллеристы продолжали аккуратно подкатывать снаряды. «Мать» есаула по-прежнему летала над лужами, и пейс, боясь просчитать рубли за «пейсаховку», крещенную «столовым вином», взлетал за нею вслед. Но «Бологое» осело и с мушиной быстротой начало плодиться. Появились: «комитет», «обсудили», «попили — довольно», а главное, широкое, как «о» (рот, с непривычки, может лопнуть), «долой!».

Стояли ярославские. Другие — губу до полу и предварительно чесаться. Эти бойкачи. От «долоя» знобило местечковые мелкие домишки и даже двухэтажный с купидоном пана Пшешетевского. Пан, помянув покойного Иозефа и приятный Краков, крякнув разок не без благородства, сдался — засел в курятник (кур ярославцы всех съели, многое предусмотрев). Звяк графинов, где была воспетая Баклановым сливянка. Даже пушки поняли — таких не перекричишь, — примолкли. На заре, чуть вылезало солнце, и пан за петуха, спросонок ежась, бил крыльями о стенки, кто-нибудь уже работал, и от зевотного, широкого гудка раненые весело взлетали с коек.

Олег не убежал. Был мил необычайно. Скользил по глине, как по паркету Благородного собрания, от доктора до генерала, потом к солдатикам, то есть отныне к гражданам. Каждому не уставал победоносно улыбнуться:

— Каково? Вот я привез подарочек — с махоркой великую, бескровную…

Впрочем, подарки давно розданы. Теперь он помощник комиссара. Курбов-Птицын, среди бела дня став просто Курбовым, рвался в Петербург, но, не теряя времени, возился с ярославцами. Выбирал слова съедобные, увесистые, как теплый, невыпеченный хлеб, чтобы распирало брюхо. Как-то Олег не вытерпел, попробовал уговорить:

— Теперь помещик и землепашец во всем равны, то есть всем свобода совести и передвижения… Общее усилье… Надо наступать.

Курбов знал — не доводы нанизывать, но бередить печенку:

— Ваша правда! Так вы, товарищ, наступайте, а мы к себе, то есть в Ярославскую.

Сам подумал: «Ну и глупость! Боюсь, что этак до Христосика дойду. Ведь если нам придется воевать — „свобода?“ — в пять минут на сук! Мы их отучим лет на сто сомневаться. А потом? Потом…» Потом должно было идти блаженство.

Но додумать Курбов не успел. Помешал огромный рев. Зверинец — настежь. Ярославцы прежде сидели кругом. Теперь привстали. Олег — в середке. Сжимают. Рев, как лев, растет, жирнеет, бьет хвостом и дышит в покрасневшие, девические щечки Олега. Рыгают подсунутые Курбовым самогонистые, крепкие слова: «А нам здесь дохнуть?» или: «Купчик», — вместе с присвистом слюны, прямо в Олега. Тот присел на корточки, даже заслониться не успел. Курбов крикнул:

— Товарищи, постойте!.. Ну, зачем такого?..

Не слышат. Из середки еще доходит:

— Подарки?..

1 ... 9 10 11 12 13 14 15 16 17 ... 115
Перейти на страницу:
На этой странице вы можете бесплатно скачать Жизнь и гибель Николая Курбова. Любовь Жанны Ней - Илья Эренбург торрент бесплатно.
Комментарии
Открыть боковую панель
Комментарии
Сергей
Сергей 24.01.2024 - 17:40
Интересно было, если вчитаться