Логика бреда - Вадим Руднев

Двадцатый век еще не показал себя. Непонятно, что это такое в культурном отношении, какие там будут доминанты, какие болезни. Ясно, по крайней мере, что все больше оборотов набирает компьютерная аддикция, своеобразный «психоз вдвоем с компьютером», где компьютер выступает как индуктор чего-то вроде бреда воздействия. Послушав многих людей, убеждаешься, что, если бы можно было, они бы вообще влезли в компьютер и ночевали бы там и видели электронные сны. Как это лечить, непонятно. Человек полностью аутизируется. Ведь по компьютеру можно заказать книги, еду, лекарства, все, что угодно. Отними у такого человека компьютер, и у него начнется ломка. Он ведь уже не может нормально общаться с живыми людьми, забыл, как это делается.

Но это еще не самое страшное. В конце концов, и алкоголиков, и наркоманов лечат, если они сами этого хотят. Страшнее всего – органический психоз. Мы его почти не видим. Это психоз людей из глухих деревень, где нет никаких компьютеров и даже телевизоров, и телефон, может, на всю деревню один в сельсовете. У этих людей почти нет шизо-. Их психика складывается мозаически как смесь истерика, циклоида и эпилептоида. Они крайне нестабильны. Грубы, склонны к алкоголизму, насилию и инцесту. В больших городах из таких людей формируются низшие звенья бандитских сообществ, так называемые «братки», для которых убить человека – что плюнуть. Таких людей становится все больше и больше. Почему? Потому что человеческая раса портится, города заполняются низами национальных меньшинств. Постепенно они могут вытеснить коренное городское население. У них свой согласованный бред. Психика этих людей почти не изучена. Когда я занимался этим вопросом, то практически никакой литературы не нашел. И немудрено. Ведь эти люди никогда не обращаются за помощью к психиатрам.

Согласованный шизофренический процесс напоминает классический художественный нарратив, например, драму или даже, скорее, трагедию. Бред отношения – экспозиция, бред преследования – завязка, бред воздействия – кульминация, бред величия – трагическая развязка. Но эта «сознательная» поверхностная наррация представляет шизофрению с точки зрения здорового homo narrativus. На самом деле шизофренический бред происходит симультанно. В центре так или иначе бред воздействия, а от него кругами расходятся отношение, преследование и величие. Бессознательная наррация также симультанна. Это звучит как парадокс – наррация ведь предполагает некое развертывание во времени, т. е. сукцессию. Но мы говорим о бессознательной наррации, где нет разграничения внутреннего и внешнего, реального и вымышленного, слова и вещи, высказывания о событии и самого события. Это «инкорпорирующая» наррация.

Однако если бы не было бессознательной наррации, то не было бы и «сознательной» обычной сукцессивной наррации. Недаром Лакан подчеркивал, что бессознательное структурировано как язык. А язык тоже нечто симультанное, но без него не может существовать сукцессивная речь. Согласованная «правильная» шизофрения – это речь. Настоящая подлинная шизофрения – это язык. Этот язык можно изучать, но применительно к шизофрении самим словом «язык» следует пользоваться с большой осторожностью. Прежде всего потому, что в этом «языке» практически нет означающего, плана выражения, денотативной сферы. Ведь мы только условно отождествляем бред с речью. На самом деле бредящий может вообще ничего не говорить. Он просто что-то видит или слышит, или осязает, чего с точки зрения стоящего рядом «нормального человека» не существует. Шизофреник в своем бреду оперирует чистыми смыслами. Мы не можем себе представить, чтобы вещь была одновременно словом, а предложение – событием, а шизофреник может, потому что в нашем смысле там нет ни вещи, ни слова, он просто галлюцинирует. Второй особенностью шизофренического «языка», производной от первой, является потеря арбитрарности. Если для шизофреника слово «стол» и вещь «стол» – это одно и то же, то они не могут быть не похожими друг на друга, как они непохожи для нас с вами. Тем более что в шизофреническом бреду стол может быть тем же самым, что очки или социализм. Нельзя сказать: стул – это социализм. Но можно сказать: этот больной думает, что стул – это социализм. Именно вследствие этих особенностей шизофренического «языка» бессознательная наррация является симультанной. Шизофреническое предложение «Вбегает мертвый господин» с синтаксической точки зрения вполне стандартно, но с семантической точки зрения – дефектно. Во-первых, мертвецы не бегают, во-вторых, их не называют господами, это обезмодаленные трупы. Как в мистерии Введенского «Кругом возможно Бог»:

Мужчина пахнущий могилою,уж не барон, не генерал,ни князь, ни граф, ни комиссар,ни Красной армии боец…

Итак, «Вбегает мертвый господин» – это не предложение «нормальной речи». Это шизофреническая бессознательная наррация. Когда мальчик ест мороженое, то это сукцессивное действие, но когда вбегает мертвый господин – это симультанность именно потому, что «так не бывает», это можно только представить себе в воображении, т. е. мгновенно. «Бессознательное сознание» острого психотика – это «Вбегает мертвый господин» в десятой степени, отраженный в бесконечных осколках разбитого зеркала Тролля, которыми запорошены глаза шизофреника. Поэтому он и видит не так, как мы. Он видит бесконечное многообразие мельчайших отраженных друг в друге осколков. Если вспомнить картины шизофреника Босха, то можно приблизительно представить то, о чем здесь говорится. Эти осколки могут, правда, связываться в химерические констелляции «полужуравлей-полукотов», тогда это будет похоже на полотна Дали, – констелляции, где перемешано внутреннее или внешнее, как на картинах Магритта, или «подлинное» (документальное) и вымышленное, как в фильме Сокурова «Скорбное бесчувствие».

Почему потеря ориентации между внутренним и внешним является столь фундаментальной для всякой психопатологии? Для психотика внутреннее выступает как внешнее. Для невротика – внешнее как внутреннее, он все «принимает слишком близко к сердцу». Что кроется за оппозицией внутреннего и внешнего? Положение плода внутри матери и болезненный выход наружу при рождении. Отношение внутреннего и внешнего связано также с проблемой психотического языка, элементы которого по своему происхождению являются чем-то внутренним, так как они идут «из головы», но при психозе воспринимаются как внешние, как «вещи», странные объекты. Психотическое пространство представляет собой лабиринт, из которого нет выхода. Это блестяще показано Линчем в финале последней серии «Твин Пикс», когда агент Купер мечется между красными шторами, где внешнее и внутреннее окончательно путаются. Почему же диалектика внутреннего и внешнего так важна? Только ли потому, что утроба, дом, комната – это ощущение безопасности? А гроб? А клаустрофобия? Между внутренним и внешним находится медиативная область, которую открыл Дональд Винникотт применительно к детской психологии и назвал ее «переходными объектами» – кусочек одеяла, кукла, любая игрушка. Отчасти этот объект принадлежит внешнему миру. Но он также тесно связан с внутренним душевным миром ребенка и поэтому опосредует опасный переход из внутреннего во внешнее. Вероятно, первым переходным объектом является материнская грудь (хотя я не помню, чтобы Винникотт писал об этом). Но грудь (здесь мы уже переходим в область метапсихологии Мелани Кляйн) расщепляется на «хорошую» и «плохую». Хорошая грудь – это «внутренняя» и «бессознательная», плохая – «внешняя» и «сознательная» (впрочем, Мелани Кляйн об этом не писала). Сосание груди – это первая наррация в жизни человека. Но эта наррация осложняется перипетиями параноидно-шизоидной позиции, которая в определенном смысле представляет собой не что иное как борьбу внешнего и внутреннего. Ребенок может галлюцинаторно пожирать плохую грудь, раздроблять ее на мелкие части внутри себя, потому что она преследовала его. Это матрица антинаррации будущего психотического поведения. Что значит антинаррация? Любая наррация направлена на завершение, на исчерпание энтропии. Антинаррация ориентирована на патологическое разрушение. С точки зрения Мелани Кляйн параноидно-шизоидная позиция является выражением младенческого инстинкта смерти. На нашем языке функция борьбы между инстинктами жизни и смерти заключается в диалектике внутреннего и внешнего. Психотик ненавидит свое тело и галлюцинаторно может вообще лишить его внутренностей. Отсюда концепт тела без органов, придуманный психотиком Антоненом Арто. В сущности, бред воздействия – результат патологической динамики внутреннего и внешнего. Как показал впервые Вильгельм Райх, шизофреник теряет связь со своим телом. Его тело отчуждается и превращается в воздействующую на него силу. Воздействие не обязательно носит негативный характер, оно может быть аранжировано мегаломанически, как это показал Чехов в рассказе «Черный монах». Чаще всего оно амбивалентно, как в случае пациентки Райха, страдавшей бредом воздействия, который описан им в последней главе книги «Анализ характера».