Философия психологии. Новая методология - Андрей Курпатов

Эмпиризм Давида Юма требовал признания активного начала «объекта», по мнению философа, фактически действовавшего на «субъекта». По причине особенностей такого подхода сам «субъект», к сожалению, совершенно затерялся. Блестяще занимаясь «человеческой природой», Юм позабыл посмотреть на самого человека.[21]

Иммануил Кант предоставил «объекту» своеобразное право неприкосновенности – трансцендентной непознаваемости. Но «субъекту» при такой расстановке сил перепало также недостаточно – система представлений, мир иллюзий, совершенно новая трактовка платоновского мира идей без экстраполяции вовне. Кант предложил говорить о представлениях, знаках, но не о сущностях… Пессимистичность этого этапа в полной мере перенял впоследствии Артур Шопенгауэр.

Следующим эпохальным этапом для гносеологии стали труды Георга Вильгельма Фридриха Гегеля. Допуская тождественность познания и самопознания, философ полагал возможным абсолютное «поглощение» «субъектом» «объекта» через интеллектуальность. Это феноменальное допущение способно восхитить даже не посвященного в вопросы достоверности. Впрочем, он был настоящим кумиром своего времени и, видимо, мог себе это позволить.

Теоретические построения Гегеля интересны. Завораживает мысль о единстве «объекта» и «субъекта», завораживает определение Бога через «самосознание» и идея возможности быть Богом, «рассуждая». Но неустанно всплывает вопрос о достоверности. Язык играет злую шутку: определив понятие «объекта» через его функцию как «объект изучения»,[22] он породил языковую игру. Но неужели же не очевидно различие между простым «объектом» – внешним, относительно субъекта – и «объектом», где «объектом изучения» является сам «субъект»? Неужели не очевидна разница между познанием и самопознанием? Если она не очевидна, то нет разницы между ролью психоаналитика и должностью его анализанта. Но, на самом деле она есть, и более чем существенная! С другой стороны, Гегель любит говорить: «В-себе-бытие». К чему же это относится в означенной выше паре «объектов изучения»? Создается странное ощущение, что, займись мы изучением достоверности гегельянской гносеологии, мы бы не нашли ничего нового в сравнении с Кантом. А все его попытки подмены «объекта» «субъектом» – не более чем допущение, окутанное магическими словами «абсолют», «свобода», «истина» и «примирение». Гегелю хотелось бы, наверное, верить. Но нельзя.

«Противоположность» – еще одно столь любимое Гегелем слово. Но что такое «противоположность», если не две крайние стороны одного качества, делающие это качество заметным? Соединяя же противоположности, мы словно ластиком удаляем данную ось, ось, на которой локализует себя наш объект, и ничего больше. Гегелевская абсолютная диалектика могла бы существовать только в системе ньютоновских абсолютных времени и пространства, которые, как мы теперь знаем, иллюзорны. Гегель – статика, такова и его гносеология.

Гносеологические вопросы неразрешимы из «субъект-объектных отношений». Об этом говорит и любимый многими «исторический метод», это совершенно очевидно и при системном методологическом рассмотрении. Да это и слишком просто, чтобы быть правдой.

Но существующая ныне методологическая конструкция философии в патовой ситуации. Эта проблема не решаема имеющимися у нее сейчас средствами.

Пришло время, и вторая ветвь философии – гносеологическая – отказалась от разрушительной для себя дихотомии «субъекта» и «объекта». И вплотную подошла к новому этапу в своем развитии, «по умолчанию» нивелировав «объект», обозначив сферу своего интереса в человеке.

Основа всех гносеологических методов уже названных нами направлений – экзистенциализма, феноменологии, философской антропологии, антропософии, пласта русской религиозной философии, эпохи символизма – изучение психологического опыта. Каждое из них идет к этому опыту по-своему, и никто не дает внятного решения или ответа, но само направление, сам вектор движения мысли имеет огромное значение.

Вот какой становится новая гносеология, оставившая «субъект-объектные отношения» и обратившаяся целиком к человеку.

Вот две цитаты из Карла Ясперса. «Экзистенциальная философия, – пишет Карл Ясперс, – есть использующее все объективное знание, но выходящее за его пределы мышление, посредством которого человек хочет стать самим собой. Это мышление не познает предметы, а проясняет и выявляет бытие в человеке, который так мыслит». «Экзистенциальное просветление, – пишет философ-экзистенциалист в другом месте, – поскольку оно беспредметно, не дает результата. Ясность сознания содержит требование, но не дает выполнения. В качестве познающих нам приходится удовлетвориться этим. Ибо я не есть то, что я познаю, и не познаю то, что я есть. Вместо того чтобы познать мою экзистенцию, я могу только ввести процесс пояснения».[23] Познание тщетно, но у экзистенциалистов есть свой «диогенов фонарь» – это человек.

Эдмунд Гуссерль так характеризует гносеологический метод своей феноменологии: «Ее объем составляют сущностные переживания, а тем самым не абстрактное, а конкретное». «Любые подвергаемые редукции переживания, какие только можно схватить в чистом интуировании, принадлежат феноменологии как ее собственность, и именно в них для нее великий источник абсолютного познания».[24] Эти цитаты с очевидностью указывают на приоритет психологического опыта в феноменологии.

Один из самых ярких философских антропологов Сервера Эспиноза пишет: «Когда мы пытаемся охватить объект нашего исследования – человека, мы сталкиваемся с объектом, отличным от всех остальных объектов. Можно изучать Ивана и Петра как находящихся здесь и противопоставленных мне людей, но это будет не изучением „человека“, нужно выйти за пределы Ивана и Петра, нужно охватить единым синтезирующим взглядом различные формы человеческого существования в пространстве и времени. Но вдобавок – и это самое характерное и сложное в антропологии – нужно вернуться к самому себе. Субъект в данном случае является не только субъектом, но и объектом рефлексии. […] В сущности, философское познание человека – это его размышление о себе самом, но оно возможно лишь тогда, когда он размышляет о себе как о личности».[25] Разумеется, это уже не Гегель. Здесь есть рефлексия – субъект как объект, но здесь она первична и приоритетна над познанием мира.

Антропософия Рудольфа Штейнера весьма ясно определяет суть проблемы и направление ее решения: «Все споры мировоззрений происходят оттого, что люди стремятся приобрести знание об объективном (вещь, „я“, сознание и т. д.) без предварительного точного знания о том, что единственно может дать разъяснение о всяком другом знании: о природе самого знания». Выход из этого тупика антропософия видит в «познании себя»: «Познать себя как действующую личность – значит обладать для своей деятельности соответствующими законами, то есть нравственными понятиями и идеалами как знанием». Отсюда: «Познавать законы своей деятельности значит сознавать свою свободу. Процесс познания, согласно нашим рассуждениям, есть процесс развития к свободе». А значит, «самая важная проблема всякого человеческого мышления следующая: понять человека как основанную на себе самой свободную личность»,[26] свободу же возможно познать только в опыте.

Анализируя взгляды русской религиозной философии, обратимся к высказыванию о познании Владимира Соловьева: «Процесс нашего действительного познания какого-нибудь существующего предмета заключает в своей целостности следующие три фазиса, соответствующие трем основным определениям в самом предмете. Во-первых, мы утверждаем с непосредственной уверенностью, что есть некоторый самостоятельный предмет, что есть нечто, кроме субъективных состояний нашего сознания. […] Во-вторых, мы умственно созерцаем или воображаем в себе идею предмета, единую и неизменную, отвечающую на вопрос, что есть этот предмет. Этому нашему воображению, или умственному созерцанию, соответствует в самом предмете второе его основное определение, по которому он есть некоторая сущность, или идея. […] В-третьих, присущий уму нашему образ предмета мы воплощаем в данных нашего опыта, в наших ощущениях, сообразно с относительным качеством, сообщая ему таким образом феноменальное бытие или обнаруживая его актуально в природной сфере». И ниже он уточняет «третье»: «Как творческое воплощение или реализация этой идеи в актуальных ощущениях или эмпирических данных нашего природного чувственного сознания».[27] То, какое место уделяется всему многообразию психологического опыта, здесь очевидно.