Один Рё и два Бу - Ольга Гурьян

Один за другим борцы входили в круг и становились рядом, касаясь веревки пальцами голой ноги.

Невероятно огромные, нечеловечески толстые, горы мускулов, с выступающими вперед круглыми животами, с шеями, такими мощными, что головы с маленькой, уложенной на макушке косичкой казались всего лишь украшением, придатком к этой могучей шее — великаны были совсем обнажены, если не считать передник, отороченный тяжелой золотой бахромой и расшитый гербами или иероглифами, изображающими имя борца.

Тотчас же из толпы стали называть эти имена, каждый изо всей силы выкликал имя своего любимца:

— Дайтэнрю — великий небесный дракон!

— Хакуюяма — светлая могучая гора!

— Двойной дракон, море сокровищ!..

— Который всех лучше? Который лучше? — спрашивал Мурамори, теребя Рокубэя за рукав.

Но Рокубэй только отмахнулся от него.

Последний борец вошел в круг, и все сразу повернулись спиной к зрителям — какие широкие, толстые спины! А затем один за другим удалились, оставив лишь тех двух, кому предстояло бороться.

Эти двое сели на корточки, будто два тигра, приготовившиеся к прыжку, вперили в противника грозный взгляд и застыли так. Неожиданно то один, то другой дергал рукой, будто собираясь нанести удар, и, передумав, опять опускал ее. Иногда, тяжело поднявшись, шли каждый в свою сторону, брали пригоршню приносящей счастье соли и бросали ее в круг, опять приседали, свирепо уставившись, и снова толчок, и снова спокойствие.

— Следи за руками, следи за руками, — задыхаясь от ожидания, шептал Дзюэмон.

Внезапно, как молния, борцы сцепились в тесном объятии, каждый стремясь засунуть свои руки под руки противника.

— Ааа! — стонали зрители. — Аа!

Вдруг один из борцов выпятил свой огромный живот, могучим усилием мускулов опустил его книзу, рывком взгромоздил на него противника, повернулся, откинулся назад, изогнувшись, как боевой лук, и противник скатился с выпуклого живота, будто с п> ры, и беспомощно упал, ударившись об пол.

Это было великолепно — и зрители выли, и барабаны рокотали, как прибой на морском берегу.

Одна за другой выступали новые пары, так же разбрасывали соль, так же приседали со сжатыми кулаками, свирепо глядели друг на друга, долго примеряясь к противнику, и потом внезапно оба прыгали, как тигры на добычу. Но победы каждый раз добивались по-новому.

То, засунув обе руки под руки противника, хватали его за набедренную повязку и поднимали его кверху. Несчастный беспомощно брыкался ногами и корчился в воздухе% как рыба, вытащенная из воды, а победитель нес его высоко вытянутой рукой до края круга и под хохот зрителей кидал его за веревку.

Или же обвивали ногой ногу противника под коленом, так что он терял равновесие и падал.

Или в то мгновение, когда противник налетал, отступали в сторону и звонким ударом ладони по спине сбивали его с ног, так что он спотыкался и падал, уткнувшись носом в доски помоста. Где уже перечесть все способы, все искусные приемы, все хитрые уловки в этой борьбе тяжести, расчета и силы!

Но наконец в торжественной процессии появился сам Кагамияма, многолетний победитель, ни разу не побежденный слава борцов сумо, самый высокий, самый тяжелый, самый сильный из всех.

Сперва вышел слуга, несший высокую, чрезмерно набитую подушку, и положил ее около веревки. Когда Кагамияма сядет на нее, она сплющится в блин. Затем показался низенький старичок в халате из золотой парчи и остроконечном, подвязанном подбородком колпаке — главный судья. За ним шли два борца, ученики Кагамиямы. Один из них, обернув руку платком, высоко вздымал великолепный меч.

— Что за меч! — прошептал Дзюэмон.

Когда вся свита заняла свои места, тяжелыми и важными шагами вошел в круг великан Кагамияма. Казалось, сами горы ему по плечо и головой он подпирает тучи. Он присел на корточки и, подняв руки, небрежно приветствовал обезумевших от восторга зрителей. Встал, ступил и остановился в середине круга. Исполняя древний ритуал, он захлопал в ладоши; вытянув руки, завертел кистями, так что они затрепетали, как толстые бледные бабочки; расставив ноги, упершись руками в колени, деликатно балансируя на одной ноге, поднял другую до уровня плеча и, опустив, грозно топнул ею. Так он показал свою силу и втоптал зло в землю в честь бога силачей.

Что касается самой борьбы, Мурамори неопытным взглядом не успел ее заметить. Только что выступил против Кагамиямы другой знаменитый борец, и вдруг, будто небо обрушилось и земля содрогнулась, Кагамияма выбросил его за веревку.

Еще предстояла заключительная церемония «танец с луком», когда какой-то дюжий человек схватил Дзюэмона за шиворот и закричал:

— Думаешь, в увлечении борьбой я тебя не замечу, не узнаю твою мерзкую рожу? Это ты в начале зимы наскочил на меня из-за угла и, оглушив ударами, украл мой кошелек и дорогой футляр с трубкой. Теперь не уйдешь, гнусный разбойник!..

Нападение было так неожиданно, что Дзюэмон только поднял локоть защитить лицо от ударов. Мурамори ждал, что Рокубэй сейчас заступится за товарища, но тот схватил мальчика за руку и нырнул в толпу.

— Почему… — начал Мурамори.

Но Рокубэй зашипел:

— Молчи, или я тебя убью! — крепче вцепился в него и, скользкий, как угорь, никого не задев, пробрался между людьми. Вскоре они оба очутились на краю поля и, замедлив шаг, пошли по каким-то незнакомым улицам.

Здесь Мурамори боязливо открыл рот и спросил:

— Если позволите задать вопрос?

Рокубэй оглянулся через плечо и любезно ответил:

— Теперь можно. Сколько угодно.

— Почему, даже если не было при вас меча, не применили вы искусство Каратэ — какуто-дзюцу, которым владеете в таком совершенстве? Ведь вы можете поворотом кисти вывихнуть руку врага, простым рукопожатием сломать ему позвоночник и по вашему желанию ударить так, чтобы только обезопасить врага, лишив его сознания, или мгновенно и неслышно убить.

— Зачем же мне это было делать? — спросил Рокубэй.

— Но для того, чтобы спасти Дзюэмона.

— Ты глуп! — сказал Рокубэй и засмеялся. — Если бы я ввязался в драку, мы привлекли бы к себе внимание, и, наверно, среди всех этих людей оказалось бы немало таких, которых случилось мне ограбить. Они, конечно, узнали бы меня, и со всеми сразу не сумел бы я справиться. А Дзюэмон уж как-нибудь выкарабкается из беды.

Действительно, не успели они запутанным и долгим путем вернуться домой, как появился Дзюэмон. Но в каком виде!

Сразу можно было заметить, что он перенес сильную трепку, потому что куртка висела с плеч полосами, тонкими, как лапша, в прорехи были видны кровоподтеки, один глаз подбит, нос распух. Он едва держался на ногах и без лишних слов добрался до своей циновки, упал на нее и закрыл глаза. Рокубэй искоса поглядел на него и сказал:

— Посиди с ним, Мурамори, а я побегу за помощью.

Скоро он вернулся, ведя за руку массажиста, молодого парня, рябого от оспы и слепого, потому что только одним слепым разрешается заниматься этим ремеслом, таким подходящим для людей, у которых осязание заменяет зрение и оттого так удивительно развито. Рокубэй подвел массажиста к ложу больного. Слепой вежливо поклонился Дзюэмону, ощупал его, а затем принялся его мять, гладить, взбивать и месить, как тесто, выворачивать суставы и ударять пальцами с такой быстротой, будто отбивал палочками барабанную дробь.

Мурамори с ужасом смотрел на эту пытку, ожидая, что сейчас Дзюэмон испустит дух. Но вместо того тот открыл глаза, пошевелил губами, потрогал свой нос и сказал:

— Мне уже лучше!

Рокубэй пошел проводить слепого, а Мурамори покипятил воду и подал Дзюэмону чашечку чаю. Тот выпил, попросил еще, а потом сел и заговорил:

— Большое неудобство нашей жизни, что всегда можно встретить знакомого.

— Что же тут плохого? — спросил Мурамори.

— А это ты сам видел сегодня на моем примере, — ответил Дзюэмон. — Посмотрю я, ты хороший мальчик, усердно ухаживаешь за мной, хоть ничего хорошего от меня не видел. Неужели тебе нравится наша жизнь и не хочется убежать подальше? Я бы на твоем месте убежал, пока не поздно.

— Что вы, что вы! — испуганно ответил Мурамори. — Мне здесь очень хорошо, и я очень благодарен вам и господину Рокубэю, что вы приютили меня и обучаете ремеслу.

— Не бойся, говори правду.

— Нет, — печально сказал Мурамори. — Мне некуда идти. В тот дом я уже не смею вернуться.

— Как это грустно, — заговорил, помолчав, Дзюэмон, — что человек, один раз поступив опрометчиво, увлекшись мечтой, поддавшись порыву, один раз отступив с узкой дорожки, проложенной ему обычаями, теряет свое место в жизни, отверженный, несется по течению — человек-волна. Но в твоем случае, Мурамори, еще не поздно раскаяться, попросить прощения, исправить свою ошибку. А вот со мной, нет, я хотел сказать, с одним моим приятелем случилось, что, восстав против бесчестного поступка, сам он навеки потерял честь.