Ария смерти - Донна Леон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Кто-то шлет мне цветы.
Нервозность в ее голосе противоречила банальности сказанного.
– И это тебя пугает? – спросила Паола.
Флавия снова перевела нож в вертикальное положение и посмотрела на нее.
– Да, – ответила певица. – Это целые охапки. По десять, двенадцать букетов. Цветы на сцене. И в костюмерной. – Она посмотрела на комиссара. – И у двери моей квартиры.
Брунетти спросил:
– На улице или в доме?
– В доме, – произнесла Флавия. – Я спрашивала у друга, живущего этажом выше, знает ли он что-нибудь об этих цветах. Он сказал, что нет. Его никто не просил открыть парадную дверь.
– В доме есть еще жильцы? – уточнил Брунетти, на этот раз официальным тоном сотрудника полиции.
– Есть, но они сейчас за границей.
«Так вот что на самом деле ее беспокоит, – подумал Брунетти, не до конца понимая причины очевидного страха Флавии. – Цветы ей наверняка послали не как угрозу, а в знак восхищения, чтобы порадовать. Курьер нашел дверь незапертой, или же его впустила горничная…»
Избавив его от необходимости озвучивать свои предположения, конте спросил у гостьи:
– Что-то подобное случалось с вами прежде, дорогая?
Неподдельная забота в его голосе и это финальное «дорогая» стали последней каплей: Флавия взглянула на графа, будучи не в силах говорить. Ей на глаза навернулись слезы, но она сдержалась. Жестом певица попросила дать ей минутку на то, чтобы успокоиться. Конте поднял бокал и держал его в руке, ожидая, пока гостья справится с эмоциями. Все молчали.
Наконец Флавия заговорила:
– У меня много поклонников, и мы очень мило общаемся. Это другое. Мне страшно!
– И как давно это началось, дорогая? – спросил конте и поставил бокал на стол, так и не пригубив вина.
– Пару месяцев назад. – Флавия решила уточнить: – В Лондоне и Санкт-Петербурге. А теперь и тут.
Конте кивнул, показывая, что считает ее реакцию совершенно естественной и вполне обоснованной.
– Это уже слишком, – продолжала Флавия. – Слишком много цветов. Словно единственная цель этого человека – привлечь внимание.
– Привлечь внимание к вам? – спросил конте.
– Нет, к тому, кто посылает эти букеты. В этом вся проблема! Он прислал записку со словами: «Я знаю, что ты выбросила цветы».
Ее голос звучал выше, чем обычно.
– Что ты сделала с письмом? – спросил Брунетти своим обычным тоном.
Флавия устремила на него гневный взгляд.
– Порвала и выбросила в мусорную корзину. Там же, в театре!
Брунетти понемногу начинал понимать ее реакцию. Артисту часто оставляют цветы у служебного входа или дарят после спектакля, или бросают на сцену ему под ноги. И все, кто при этом присутствует, обычно смотрят на цветы и на певца, а не на тех, кто их принес.
– Те букеты на сцене, – начал он, – ты знаешь, кто их бросал?
– Нет.
– А предположения? – спросил Брунетти.
– Никаких. – И более спокойным тоном Флавия добавила: – Ты был на спектакле и сам все видел: цветов было море. Я была им не рада. Ты наверняка заметил, что нам приходилось наступать на них, когда мы шли на поклон.
Это воспоминание заставило Флавию поморщиться.
– Цветы предназначались тебе? – спросил Брунетти.
– Кому же еще? – отрезала певица. Теперь она больше походила на женщину, с которой комиссар познакомился много лет назад.
Паола, со своей стороны, всего лишь констатировала факт, по ее мнению, очевидный:
– Ты разговаривала с персоналом?
– Капельдинер на входе сказал, что раньше не видел тех двух курьеров, которые принесли цветы в мою гримерную. Больше он ничего не знает. – Флавия взмахнула рукой, словно указывая на балконы первого яруса. – О цветах, которые бросали на сцену сверху, я не спросила.
Горничная между тем уже подала десерт – персики со сливками и миндальное печенье-амаретти, – но им никто не заинтересовался, и, по общему согласию, собравшиеся вернулись в гостиную, на диваны. Прислуга принесла кофе. Конте спросил, не желает ли кто-нибудь сделать глоточек граппы, но отозвался только его зять.
Какое-то время все молчали, прислушиваясь к звукам, которые издают корабли, снующие взад-вперед по Гранд-каналу, и глядя на окна домов напротив. Там зажигался и гас свет, но движения за окнами видно не было.
Брунетти удивился тому, насколько комфортным было это молчание, даже с учетом событий – в лучшем случае вселявших тревогу, а в худшем… так сразу и не скажешь. Это было странно, действовало на нервы и казалось неуместным в этом мире, дарящем людям красоту и удовольствие.
Комиссару почему-то вспомнился друг отца, с которым тот вместе воевал. Анжело, скорее всего, был неграмотным: обычное дело для человека, родившегося в бурные тридцатые, когда дети начинали работать с десяти лет. Его жена занималась «бумажными» делами: читала письма, оплачивала счета.
Однажды отец высказал при Анжело одну из своих причудливых идей о мироустройстве (Брунетти забыл, какую именно, но то, что уже в то время она показалась ему странной, – это он помнил твердо).
Анжело не стал возражать или переубеждать его, и когда Брунетти-старший начал допытываться, что он думает по этому поводу, его друг откинулся на спинку стула, потер щеки, улыбнулся и сказал так: «Я думаю иначе. Но это оттого, что голова у меня всего одна и больше одного ответа на любой вопрос в нее не помещается». В устах Анжело это прозвучало так, словно он просит прощения за свою умственную отсталость и ему никогда не сравниться с другом, который может держать в уме куда более сложные идеи, и, может, даже не одну, а множество. Что, если у того, кто посылает Флавии цветы, на уме тоже только одна идея о том, как выразить ей свою признательность? А может, и не одна, но все они очень странные?
Глядя на певицу, Брунетти спросил:
– Ты хочешь, чтобы я предпринял что-нибудь в связи с этим?
Она ответила, но так, словно обращалась ко всем присутствующим:
– Нет. Думаю, не сто́ит. Мне стало легче после того, как я об этом рассказала и поняла, насколько это странно звучит.
– Не слишком ли слабо сказано? – спросил конте.
– Если бы я сидела сейчас в одиночестве в пустой квартире, я бы, наверное, согласилась с вами, – начала Флавия. Она окинула взглядом встревоженные лица, еле заметно улыбнулась и добавила: – Но тут, в вашем обществе, это кажется мне всего лишь странным.
– Кто живет этажом выше? – поинтересовался Брунетти.
– Фредди д’Истриа, – сказала Флавия и, когда все кивнули, торопливо уточнила: – Я хотела сказать – Федерико.
– Все хорошо, – улыбнулась Паола. – Мы тоже зовем его Фредди.
– Откуда вы его знаете? – спросила Флавия.
– Мы вместе ходили в начальную школу, – произнесла Паола. – Четыре года учились в одном классе, из них три сидели за одной партой.
– А я познакомился с ним в личе́о[41], – коротко заметил Брунетти.
– В государственной школе? – вырвалось у Флавии.
– Конечно, – сказала Паола, словно других школ не
