Ария смерти - Донна Леон

Брунетти вскинул руки в притворном ужасе, сделал свирепое лицо:

– У меня есть пистолет. Я смогу его застрелить!

Когда три головы резко повернулись в его сторону, комиссар медленно провел руками по лицу и улыбнулся.

– А что, отцы девочек-подростков обычно реагируют иначе?

Конте пригубил бокал с просекко и сухо заметил:

– Наверное, мне стоило попробовать этот метод, когда Паола впервые привела тебя к нам домой, Гвидо!

– Ора́цио, прекрати немедленно! – сказала контесса. – Прошло два-три года, и ты перестал считать Гвидо проходимцем.

И словно это могло еще больше приободрить зятя, контесса потрепала его по колену:

– На самом деле это произошло еще раньше, Гвидо!

«Хотелось бы верить, что это правда», – подумал Брунетти.

Если теща и собиралась сказать что-то еще, ей помешали: горничная объявила о появлении гостьи, Флавии Петрелли. Певица выглядела не такой усталой, как тогда, после спектакля, и вошла в гостиную с теплой улыбкой на устах. Конте поспешно встал и направился к ней.

– Ах, синьора Петрелли! Если б вы только знали, как я рад, что вы все-таки пришли!

Он наклонился поцеловать ей руку – вернее, воздух в паре миллиметров от ее кожи, после чего, снова-таки за руку, подвел Флавию к остальным, гордый, будто охотник, несущий жене на ужин жирного фазана.

Когда они подошли, Брунетти встал, но ограничился простым рукопожатием и заверениями в том, как ему приятно снова видеть Флавию. Паола тоже поздоровалась с гостьей стоя и, позволив себе вольность, расцеловалась с ней. Контесса осталась сидеть, но, похлопав по диванной подушке, попросила синьору Петрелли устраиваться рядом с ней. Когда Флавия опустилась на диван, контесса сказала, что восхищается ее талантом с тех самых пор, как услышала ее дебютное выступление в «Ла Фениче» в роли Церлины. То, что она не упомянула год, когда этот дебют состоялся, напомнило Брунетти о том, что семья графини дала немало дипломатов Ватикану и итальянскому государству.

– То была чудесная постановка, вы не находите? – спросила Флавия.

Этот вопрос повлек за собой обсуждение драматургии, сценического оформления и режиссерской работы, а затем и певческого состава… Брунетти подметил, что Флавия никогда не говорит о собственном исполнении и, похоже, не нуждается в похвале и не ждет ее. Он вспомнил, какой она была много лет назад, когда они познакомились, – женщина, затмевающая собой всех и вся, где бы она ни появилась. Куда делось все это? Или, быть может, сегодняшняя спокойная беседа – очередной образчик великолепной актерской игры, которую он уже видел?

Граф подал Флавии бокал просекко и сел напротив, не мешая жене развлекать именитую гостью воспоминаниями о постановке, которой он не видел. Когда же разговор зашел непосредственно о Тоске, конте сообщил, что билеты на последний спектакль уже заказаны: их с супругой планы изменились, и из Лондона они вернутся раньше, чем ожидали.

– Если это представление вообще состоится, – сказала Флавия, вызвав всеобщее недоумение.

– Смею спросить, синьора: почему вы так говорите? – обратился к ней конте.

– Последние два спектакля ходят слухи о забастовке. Обычная история: контракт не продлен, и люди отказываются работать. – Прежде чем кто-либо успел задать следующий вопрос, Флавия упреждающе вскинула руки: – Это касается лишь работников сцены. Маловероятно, что к ним присоединится кто-нибудь из певцов. Значит, даже если люди будут бастовать, это не помешает нам выйти на сцену и спеть.

Вошла горничная и сообщила, что стол накрыт. Конте встал и предложил Флавии руку. Брунетти взял под локоть тещу, а потом – вопиющее нарушение этикета! – притянул к себе Паолу и, не отпуская ее руки, ввел обеих женщин в столовую. Тему забастовки, разумеется, к столу брать с собой не стали.

Брунетти оказался напротив гостьи, которая продолжала беседовать с контессой, теперь уже делясь своими впечатлениями от города после долгого отсутствия.

Когда горничная подала рулетики-инвольтини с начинкой из молодой зеленой спаржи, Флавия обвела взглядом лица присутствующих.

– Вы все – венецианцы, – сказала она, – так что мне, наверное, лучше оставить свое мнение при себе.

Повисло молчание. Брунетти, пользуясь паузой (пока остальные ели), присмотрелся к гостье внимательнее. Первое впечатление оказалось обманчивым. Покой, умиротворение? Во Флавии ощущалось огромное внутреннее напряжение. Она ела очень мало и не прикоснулась к вину. Брунетти помнил, как много лет назад его поразила красота ее голоса – не только его тон, но и плавность, с которой певица переходила от фразы к фразе, и прекрасная дикция. Сегодня же в разговоре она то и дело запиналась, а один раз даже не закончила предложение, – словно забыла, что хотела сказать. Но в ее тоне по-прежнему чувствовалась мягкость, навевающая мысли о спелом персике.

Брунетти понятия не имел, с какого рода стрессами сталкиваются певцы во время работы. И чувствуют ли они себя отдохнувшими и свободными, пока не закончится череда спектаклей и можно будет больше не волноваться о самочувствии, голосе, погоде, коллегах? Следуя за ходом своих мыслей, Брунетти попытался представить, каково это – целый день думать о том, что вечером тебе придется работать, подобно атлету перед соревнованиями.

Он снова вернулся к застольной беседе, когда Флавия спросила у конте, какие оперы он слушал в этом сезоне.

– Ах, синьора! – Граф с женой переглянулись, после чего он кашлянул и наконец улыбнулся. – Вынужден признать, что я еще не был в театре.

В голосе тестя Брунетти уловил ту же нервозность, что и у Флавии.

– Спектакль с вашим участием будет первым!

Если конте и опасался упрека, то напрасно.

– Что ж, это большая честь для меня.

Флавия хотела сказать что-то еще, но вошла горничная и стала собирать тарелки со стола. Служанка вышла, однако вскоре вернулась, и каждый получил свою порцию трески со шпинатом.

Когда прислуга вновь удалилась, конте попробовал рыбу, кивнул и сказал:

– Не соглашусь с вами, синьора. Это честь для театра, что вы поете у нас.

Флавия скептически вскинула брови и посмотрела через стол на Брунетти, но ее ответ предназначался хозяину дома.

– Полагаю, это не совсем так, синьор граф, но за комплимент спасибо. – И более серьезным тоном добавила: – Это было бы справедливо сорок-пятьдесят лет назад. В те времена действительно были певцы. И любой театр с радостью распахивал перед ними двери!

Пока Брунетти пытался осмыслить этот новый для себя образчик «певческой скромности», контесса спросила у гостьи:

– Так все дело в театре?

– Я давно для себя решила: не стоит прямо высказываться о тех, кто дает тебе работу.

Флавия обращалась к графине, но Брунетти показалось, что ее слова адресованы всем присутствующим. И гостья тут же предоставила графу возможность выразить свое мнение.

– Вы взрослели вместе с «Ла Фениче», конте! И своими ушами слышали, как меняется качество исполнения. – Не дождавшись ответа, Флавия продолжила: – У вас – абонаменто, поэтому вы не могли не заметить изменений.

Брунетти обратил внимание на то, что она