Голова сломанной статуэтки - Ярослав Дмитриевич Склянной

и без того измученный искусством. Создать, значит выстрадать. Создать, звучит как гром. Создать, выглядит как пытка инквизиции. Создать, значит почувствовать всю мощь отца.

…

Вдруг Иван Сергеевич как-то иначе посмотрел на этот же вид. За место какого-то обычного набора вещей в поле зрения оказались какие-то огоньки. Они также сильно пекли, только не руки, не физически, а глаз, заставляя при этом позабыть всё, проникнутся вербально во все просторы сложности этих огней. Таким образом, например, первым он увидел огоньки за место маленьких – куда-то текущих людей по улочкам. Этот огонь вызывал чувство очень определённое, и доставал из нутра Ивана Сергеевича самые разные воспоминания. Например, Буркин в первую очередь вспомнил себя во младенчестве, когда сам он ещё ходить не умел, но при этом много видел из-за занятой матери, которая по всюду таскала с собой Ивана будучи малышом. То странное, молчаливое и гнетущее, чувство наблюдения, состояние зрительного чтения мира, он видел и в тех огоньках людей, которые как песок, сыпались по лабиринту этого города, то взад – вперёд, то ввысь и вниз.

Далее его потоковое сознание не останавливалась, и даже наоборот. Всё больше вещей вспыхивало в новых очах Ивана Сергеевича. Таким образом, далее, ему приметились несколько людей, странно сидящих на крыше одного из зданий. Они были в странном состоянии, скорее всего, в пьяном или наркотическом. И это уже был не огонь. Это был скверный запах того до отказа забитого мусорного бака, который был рядом с теми людьми на крыше, который, между прочим, стал запахом в целом образа опущенных людей.

Дальше в его картине проявились работники сферы услуг по продаже тела человеческого. Его Иван знал, друзья часто говорили о том месте, они сами являются довольно частыми посетителями. Да и вообще – продажа тела, мифический процесс интимного уровня, когда любой святоша готов продать уставы Бога. А мы должны быть, в свою очередь, готовы его простить за это… Но несмотря на всю эту пышную, хоть и пластмассовую любовь таких атмосфер, как в том заведении – у Ивана появился образ ненависти. Представить только эту ненависть – нелюбовь до удушья, скверна детского плача, отраженная в эхо.

Выше, множественно почти во всех высотках, вдруг, появился портрет офисного планктона. Его можно понять просто по примитивному лицу. Даже не по пустому. Вообще это странно получилось у Ивана. На картине нигде, абсолютно ни в каком виде, пустота не проглядывалась. Что он надолго запомнит. Возвращаясь к портрету планктона, офисного раба, крепостного. На нём люди изображались со стаканчиком кофе, который они держали выше головы, на них были очки, сюрреалистично большие или маленькие, а также в принципе лицо их вызывало кривой ужас. Ужас, несмотря на всё присутствующее, живой, радостный и необъятный, будто бы он и не ужас, а какое-нибудь облако смерти или что-то прочее…

А в целом картина… тот самый примитивный и ничем не примечательный вид на ночной город, на его центральную часть, усеянную высотками, успел превратится в пути из странного, непонятного, да и вообще неприятного в какой-то родной пейзаж его обыденной жизни. Как будто бы эта картина таила в себе какое-то падение, как будто бы он душой кричал в эту бездну житейских мелочей и неумолимо бахвалился перед небом, которое тогда было по особенному пустым и в то же время как квадрат, как божественный набросок, как выверенное оружие – как чёрный квадрат Малевича.

…

Прошло ещё с пару недель с того дня, как Иван Сергеевич Буркин прозрел в созерцании видов разного масштаба. В этот раз историй с ним никаких не происходило. Жизнь текла в прежнем темпе и вмещала в себя: чтение, изучение истории, многочисленное осмысление музыки, перемены в окружении, скептицизм, стоик по Штирнеру и прочее. (и кардинально наплевать на то, что это всё может быть не сочетаемо)

Однако помимо того, что у него всё просто шло нормально и размеренно в жизни, произошли-таки не важные, но показательные перемены в самой жизни Ивана Сергеевича Буркина. Таким образом можно вспомнить снова ту самую заклятую (как вам Иван говорил) Василису Штормову. Те самые подвиги, которые он совершал по факту для неё, чтобы хоть как-то к ней приблизится, он стал понимать как просто свой личностный рост. Вообще от неё следа в его сердце не осталось, он радикально решил её забыть, выкинув за пределы своих душевных изысканий.

Таким образом, если у кого-то вообще может возникнуть вопрос к Ивану насчет его нерассудительности, то стоит тогда вспомнить ещё и ту самую странную встречу с Андреем Беспаловым. Если ситуацию с Василисой Штормовой ещё можно как-нибудь свести на счёт закончившегося срока любви к ней, что вообще является вечной темой, то вот очень доверительные отношения с Андреем Беспаловым. Они после знакомства у леса стали чаще видится. Раз в неделю они точно где-нибудь пересекались, да и вообще частенько вместе сидели в барах и разговаривали о том, о сём, как свергнуть где-нибудь режим, как бы где-нибудь установить один режим, в другом месте другой режим. Но и также были взаимные просвещения в других темах и сферах (гордится тут Иван Буркин может разве что тем, что он стал интересным для разговоров), и среди этого можно привести пример того, как они общались на тему Гомера. Андрей считал его пустым подражателем стиля писаний ещё древнейшей Индии, приводя в пример Махабхарату и прочее. Однако в конце концов оба решили, вернее Иван переубедил Андрея на этот счёт, что Гомер то создал основы Европейской художественной мысли. Но впрочем, помимо бесполезных по сути разговоров – они также и собирались вместе создавать какой-то сообщество по интересам (как минимум это полезно тем, что люди таким образом друг друга находят)

Возвращаясь к самому щепетильному и трогательному, что бывает в жизни человека – это его якобы взгляды на самые разные вещи в этом мире. Почему якобы? Человеку в этом мире не принадлежит ничего, ни одному, всё под властью одной судьбы. Тут уже нельзя каким-то придуркам говорить, что они Императоры вселенной и т.д. и т.п. Просто сама сущность мира уже устоялась как враждебная человеку, а человек устоялся как существо, вечно боящееся мира и никак не желающее его даже принять. Виват, товарищи, человек проиграл войну целому миру!

Возвращаясь ко взглядам нашего с вами Ивана Сергеевича Буркина. Что можно сказать? Да ничего толкового. По сути своей, увлёкшийся в серьёзную долю Стоицизмом, он стал ещё и агитировать на это других людей. При этом Стоицизм был синтезом