Все они почему-то умирали - Виктор Пронин

– Откуда вы знаете?

– Знаю. Может быть, со всеми вам и не придется говорить, – произнесла Юшкова, и Пафнутьев тут же насторожился. Света уже несколько раз произносила слова, которые не вписывались в разговор, были как бы из другого времени. Пафнутьев уже знал – такие слова не могут быть случайными. Похоже, сейчас он разговаривал с самым предусмотрительным и осторожным, с самым непроницаемым человеком в этом доме. – Как я понимаю, вы здесь надолго?

– Я буду отлучаться и возвращаться.

– Ко мне будете заглядывать?

– Обязательно, Света. В этом не сомневайтесь.

– Заглядывайте. Нам есть о чем поговорить. К тому же... На вашем плече и поплакаться можно. Не возражаете, если я и в будущем воспользуюсь вашим плечом?

– Нет, – честно ответил Пафнутьев, не без содрогания глядя в ее потрясающие глаза. – Буду только рад.

Была весна, ранняя еще весна, холодная, стылая, неуверенная. Днем бежали по дорогам тощие ручейки, собирались в лужи. К ночи они подмерзали, затягиваясь тонким ледком, исчерканным узорами из длинных пересекающихся линий. Грязь на строительных площадках тоже подмерзала, пронизанная льдистыми иглами, но стоило лишь ступить на эту, вроде бы надежную, опору, как она тут же расползалась под ногами и наружу проступала жидкая глина.

Когда взошло холодное еще солнце, его красноватые блики вспыхнули в лужах, придав им вид нарядный, чуть ли не праздничный. Весенний ветер гудел в кронах громадных сосен, оставшихся кое-где на участках, и этот сосновый гул пробуждал в душе жажду весны, тепла, поездок, встреч и всего того, что и составляет жизнь.

Выпросив у Вохмянина безразмерные резиновые сапоги с холодным, вымерзшим нутром, Худолей бесстрашно сунул в них свои тощеватые ноги и отправился бродить по объячевскому участку. Его курточка грела слабо, вязаная шапочка продувалась на стылом ветру, глаза слезились, но Худолей не дрогнул, не отступил. Он обошел вокруг дома, только сейчас оценив в полной мере его громадность, своеобразие замысла и исполнения. Соседние дома тоже были непростые, каждый со своим кандибобером, но не столь крутые, не столь.

Сапоги проваливались в жидкую глину, скользили в колее, оставленной мощными машинами, кранами, бульдозерами. Но в воздухе стоял весенний дух, Худолей в этом году ощутил его впервые. Он всегда отмечал это в себе – когда впервые почувствует первый порыв весны, когда что-то вздрогнет в нем, и он обрадуется, ощутив ожидание лета. Значит, и в этом году он еще поживет немного.

На бетонной дорожке уже стояли машины «Скорой помощи» и милиции, которые прислал Шаланда. Их водители зябко покуривали в стороне, потрясенные не столько убийством, сколько размерами домов на поляне. А Худолей, ссутулившись в нейлоновой своей куртке и сунув руки поглубже в карманы, продолжал вышагивать по участку, не то пытаясь вспомнить что-то, не то – найти потерянное. Он несколько раз обошел вокруг сложенных бетонных плит, постоял у кучи битого кирпича, зачем-то попинал ногами покрытые молодой ржавчиной трубы, потом отправился в длинную прогулку по краю участка. Но нет, ничто не привлекло его внимания, ничто не заставило радостно вздрогнуть, обрадоваться находке.

И хозяева на участках, и строители еще спали, вся большая поляна, до самой кромки леса затянутая весенней, уже весенней, дымкой, была безлюдна. Лишь изредка можно было заметить на чьем-то балконе или в проеме окна человеческую фигуру – слух о кошмарном убийстве распространился еще ночью.

– Хорошенькое у вас, ребята, начало, – бормотал Худолей, оглядывая зябнущие на утреннем морозце фигурки. – С убийства началась история вашего поселка, с убийства, ребята... И чует мое старое, истерзанное сердце, чует, что этим не ограничится... Будет судьба время от времени напоминать о себе, о том, что не все в мире делается по вашей указке, дорогие вы мои банкиры, олигархи, магнаты, титаны толкучек, бензозаправок, разливочных подвалов и...

Худолей остановился в своей обличительной речи, потому что именно в этот момент подошел к небольшому кирпичному домику в глубине объячевского участка. Рядом с основным домом его можно было назвать сараем, но он вполне мог сойти за добротный, хотя и скромный дом. Толкнув дверь, Худолей убедился, что она открыта и ничто не мешает ему войти.

Конец ознакомительного фрагмента.