Друг Бенито - Алан Лайтман

Иудаизм для Беннета был этой музыкой и разговорами с рабби Шпиром. Он гордился стойкостью евреев в мировой истории, но позиция «мы против них», как у тети Сэди, ему не нравилась. Он хотел единения с миром, а не противостояния. Он понимал, что его привлекает в том, чтобы быть евреем. Ему нравились идеи, упорство, успех. Ему было приятно, что Эйнштейн, Фрейд и Гершвин были евреями.

Некоторым ребятам в школе подготовки уже исполнилось шестнадцать — сакральный возраст, когда Закон говорил, что они имеют право разъезжать по улицам на машинах родителей. Иногда Беннет ездил с ними в храм в субботу утром. После занятий они все заезжали на ленч в «Свинью и свисток» на Юнион-стрит. Там подавали прекрасные барбекю с кольцами лука. «Свинья» не походила на обычные забегаловки. Она была совсем как английский паб, если не считать внутренней автостоянки, где клиенты могли есть прямо в машинах. Так ребята и поступали. Попав в автомобиль без взрослых, они уже старались его не покидать. Они заезжали в «Свинью», и официант в белой куртке подходил к машине принять заказ. Что прикажете? спрашивал официант, ухмыляясь во весь рот. Салфеток побольше, отвечали они, издавая чавкающие звуки, как свиньи над корытом. Если в соседнем автомобиле сидели девушки, парни старались чавкать погромче. И они всегда говорили, что тут же погонят официанта обратно на кухню, если барбекю не будет как следует прожарено. Но оно всегда было прожарено как следует. Они ели барбекю с луком и запивали шипучкой из корнеплодов. «Свинья и свисток» — вот еще одна приятная сторона в том, чтобы быть евреем.

Во время занятий рабби Шпир иногда вдруг пробовал какую-нибудь новую мысль собственного авторства, взволнованно бегая по классу, хлопая фалдами своего пиджака, и вкладывая в эту мысль всю душу. Однажды он заговорил о своей теории счастья. Он выдвинул предположение, что человеческие чувства отзываются только на контрасты и перемены, а не на что-либо постоянное, как и глаз реагирует лишь на контраст света и тьмы и на движение. Рабби рассуждал, что если эмоции подобны зрению и другим чувствам, то, вероятно, эмоции были выработаны природой как механизм выживания.

Большинство народу в классе не обращали особого внимания на рабби, о чем бы он там ни говорил. Они рисовали в тетрадках чертиков и то и дело поглядывали на часы. Беннета это возмущало. Как можно не слушать человека, который сыграл такую роль в десегрегации кинотеатров в Мемфисе? Разве они не понимают, что рабби Шпир относится к ученикам, как к своим детям?

И еще долго потом, уже уехав из Мемфиса, Беннет всегда, когда возвращался в город, навещал рабби Шпира в его кабинете. Именно там рабби познакомился с невестой Беннета Пенни, невзирая на возмущенные протесты матери Беннета. Пенни была дочерью школьного учителя при методистской церкви в Питтсбурге. На первой встрече рабби улыбнулся и спросил у Пенни, желает ли она стать еврейкой. Пенни посмотрела на Беннета, потупила глаза и ответила, что да.

Следующий разговор в порядке обращения в новую веру произошел в конференц-зале гостиницы «Холидей-Инн» на Саммер-авеню — необычное место, выбранное Пенни. Рабби Шпиру это не нравилось, но он согласился ради Беннета. Зал они сняли на время от одиннадцати до двенадцати. Был очень жаркий июльский день. На улице, в ослепительном зное, пожухли махровые цветы и даже белки еле шевелились, волоча поникшие хвосты. Будущие жених с невестой и рабби сидели у конца длинного стола, обливаясь потом. Рабби Шпира, которому было уже за семьдесят, стали подводить ноги, и рядом с его сумкой у стола стояла трость. На жаре ему было не слишком хорошо. Он распустил галстук и снял пиджак. Рабби недолго поговорил с Пенни, дал ей прочитать несколько книг, подержал за руку.

На следующее утро он послал Беннету записку, прося зайти к нему в кабинет — его одного. Беннет сказал Пенни, что собирается навестить одного друга, поехал в храм Исаии и ждал там, нервничая, пока рабби заканчивал какое-то дело. Шум вентилятора на потолке был похож на частое дыхание. Через несколько минут вошел, хромая, рабби, медленно приблизился к сидящему Беннету. Положил ему руку на плечо. Ты любишь ее? тихо спросил он. Беннет любил ее целиком и полностью. Рабби это понимал. Он вздохнул, нежно коснулся головы Беннета и дал ему свое благословение.

~ ~ ~

Пенни была второй женщиной, в которую влюбился Беннет. Первой была Лейла Фелпс. Она преподавала в старших классах актерское искусство.

Лейла окончила факультет драматургии Мемфисского государственного университета, получила сертификат преподавателя, пару лет пробыла в театральных труппах в Миссисипи и Арканзасе, два года учительствовала в Арканзасе. Еще она играла в летнем театре в Нью-Гэмпшире, где ей сказали, что о театре она может забыть, если не избавится от южного акцента. Этот совет она передавала своим ученикам. Беннету пришлось выдержать бессчетные занятия по отработке произношения в классе, где она их учила каждое слово говорить как следует. Это занятие Лейла любила не больше, чем ее ученики, и заметно было, как она сдерживается, чтобы чего не сказать, когда они часами монотонно гудят, но она горячо надеялась, что кто-нибудь из них попадет на сцену. Лейла была оптимисткой. На самом деле никто из ее учеников на сцену не рвался. Беннет, например, записался на ее курс только потому, что ему нужна была выпускная оценка по искусствам.

Все ученики Лейлы должны были играть в пьесах, которые она ставила. Вот тут и происходило настоящее обучение. Репетиции проходили после уроков в зале. Уроки заканчивались в 15.15, репетиции начинались в 15.30. Лейла переодевалась, меняя длинное платье и туфли на каблуках на синие джинсы и кроссовки. На репетициях ученики называли ее Лейлой.

Ее темно-рыжие волосы всегда имели такой вид, будто она только что вылезла из-под душа и кое-как протерла их полотенцем. У нее были зеленые глаза, и они искрились, когда Лейла улыбалась. И она постоянно была в движении. В классе, в тех редких случаях, когда она садилась за стол, ее тело постоянно поднималось и опускалось, будто она напрягает и расслабляет ягодицы. А чаще всего она расхаживала по классу. Двигалась она с грацией танцовщицы. Тело у нее было полностью раскованным. На репетициях, когда она показывала, как ходить или как принять ту или иную позу, оно само знало, что делать. Она постоянно пыталась сидеть в первом ряду и смотреть на игру своих учеников, но вдруг неожиданно вспрыгивала на сцену. Вот так, говорила она, и ее тело, похожее обычно на леопарда в прыжке, вдруг становилось телом обезумевшего ребенка или раненого любовника. Ей не нужны были реплики — тело ее говорило само.

Ей было все равно, правильно ли ученики запомнили текст, было важно одно — как они его произносят. Ее задачей было не только искоренить у них южный акцент; она должна была научить их, что смысл передается не тем, что сказано, а тем, как сказано. Сидя в первом ряду, она вдруг резко проводила пальцем поперек шеи, приказывая остановиться, и передразнивала плохо произнесенную реплику. Потом она повторяла ее три раза с разным ритмом и ударениями. И каждый раз спрашивала, что говорящий хочет этим выразить.

Беннет не понимал подхода Лейлы к диалогу. Он часто спорил с ней в перерывах репетиции, сидя на ступеньках, пока другие ребята ходили в «Рексолл» выпить газировки или покурить. Зачем слова, если не для того, чтобы передавать смысл? спросил однажды Беннет после того, как полночи затратил на запоминание своих реплик в «Торопливом сердце». Лейла, положив руки на бедра, ответила: слова — всего лишь обозначения. Они не передают, что человек чувствует. А Конституция? выдвинул аргумент Беннет. На самом деле он Конституцию не читал, но чувствовал, что стоит на твердой почве. Отцы-основатели излагали идеи, а не эмоции, продолжал он, и очень старались найти нужные слова, чтобы сказать именно то, что хотели. Лейла посмотрела в лицо Беннету, чуть приобняла его за плечи и спросила: Лейчи цитирует Маргарет Конституцию, или он пытается ей сказать, что он ее любит? Ну, Лейла, это же смешно, ответил Беннет. Что бы там ни хотел Лейчи сказать Маргарет, он вполне может сказать это словами. Если он хочет сказать, что ее любит, может просто сказать: я тебя люблю. Лейла тут же спрыгнула на две ступеньки вниз, поглядела на Беннета и дрожащим скрипучим голосом сказала: Беннет, я тебя люблю. Поверь мне, Беннет, я люблю тебя. Ты мне веришь?

Что-то царапнуло Беннета от этого спектакля, но он не понял что. Через неделю на репетиции была сцена, где ему полагалось целовать Маргарет. Ему очень мало приходилось в жизни целоваться, а девушка, игравшая Маргарет, тоже не очень могла помочь. Репетируя этот поцелуй, Лейла выдала Беннету столько подробных инструкций, что он в конце концов почувствовал, будто целует ее, а не свою одноклассницу. После этого он не мог посмотреть на Лейлу без того, чтобы в лицо не хлынул жар и ноги не ослабели.