Форточка с видом на одиночество - Михаил Барановский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сложностей с зубами и языком у нас практически не возникало. Почти во всех кипрских тавернах имелось меню на русском, предлагавшее отведать не только местные, но и блюда русской кухни. Например, мы с восторгом прочитали: «Русская еда: борщ (суп)».
Когда все рыбное меню было нами досконально изучено и пропущено через себя, я вспомнил о рыбе, которую мы здесь еще не пробовали. Так мы приступили к мучительным поискам кефали. Сначала выяснялось, что кефаль по-английски – red mulled. Потом выяснилось, что red mulled по-русски – это барабулька. Потом под видом кефали нам пытались всучить see bus, который на самом деле является морским окунем.
Но раньше, когда я ел see bus за счет одного академика в закрытом элитном клубе «Монолит» в Москве, я этого еще не знал. Там у всех официантов внешность и дикция дикторов Центрального телевидения. И после каждого заказанного блюда они говорят «спасибо».
Академик уверял, что в каких только странах ни заказывал он этот see bus, но так, как готовят его в «Монолите», нигде не готовят.
– А что это за рыба? – спросил я его.
– Ну, – сказал он, – see – это море.
– А bus – автобус?
– Да, – сказал академик, – морской автобус.
Официант получил от академика сто баксов чаевых. А уж сколько стоил в «Монолите» этот морской автобус – мне неведомо.
Хорошо, что чаевые на Кипре входят в стоимость трапезы. По крайней мере, так мне сказал Алик. Мы их никому не давали, считая, что, как говорится, all including.
В общем, все было замечательно. Для полного счастья нам не хватало только женского общества. В этом вопросе вся ответственность была возложена на меня. Я, собственно, и не возражал. Готов был отплатить добром за добро. Хотя, честно говоря, и сам не умею знакомиться с женщинами на улицах, в транспорте, на пляжах и в других общественных местах массового скопления женщин.
Но сколько людей обрели свое счастье, заговорив со случайной прохожей, попутчицей в общественном транспорте, купальщицей, принесенной волной Средиземного моря…
Не думаю, что все они блистали остроумием или хотя бы просто умом. Может, как раз отсутствие этих добродетелей и позволило им сделать первый шаг без страха и упрека. Мне же для знакомства нужен веский предлог: например, обморок случайной прохожей, возгорание троллейбуса, несчастный случай на водах. Но ничего такого на наших глазах не происходило. И мы продолжали, как бы это сказать, поститься. И даже не из-за моей нерешительности, а потому что не было подходящих кандидатур.
– Надо было приезжать со своим самоваром, – грустно заметил Алик.
Я даже сразу не понял метафоры, не соотнес самовар с Тулой. Если накануне человек полдня сокрушался, что не привез из России бельевых прищепок, вполне возможно, что теперь он переживает, что не взял с собой самовар.
– С другой стороны, – продолжал Алик, – приехал бы с женой, наверняка по закону подлости вокруг было бы море женщин.
– Не расстраивайся, – сказал я. – Все у нас еще впереди. Вот увидишь.
Я почувствовал на себе огромную, как Аликовы баулы, ответственность за то, чтобы он один раз за всю свою долгую и праведную семейную жизнь отдохнул по-человечески.
В тот же вечер мы, как всегда, покинули наш отель «Марафон» и отправились в город. С моря дул легкий бриз. В воздухе безраздельно властвовала курортная праздность. Пахло эвкалиптами. В одной из рыбных таверн мы заказали осьминога и вина. Осьминог в русскоязычном меню значился, как «восьминог». Я высказал предположение, что переводчику показалось странным слово «осьминог». Может, он даже сначала написал «семиног», но засомневался, пересчитал ноги у этой твари и пришел к выводу, что правильно будет назвать его «восьминогом». Но Алик сразу определил, что это прямой перевод с латыни – октопусы. Окта – восемь.
Знания часто бывают губительны для фантазии.
Разделавшись с восьминогом, мы отправились дальше. Зашли в английский паб с караоке выпить кофе. Какая-то барышня довольно чисто пела «АББУ». Я решил, что она англичанка. Наши в английских пабах не поют. С ней за столиком сидел ангел. Белокурый, как водится, лет примерно двадцати. В отличие от ангела, его подруга обладала более земными формами: широкими плечами и не менее широким, несколько сползшим, задом. Я ее про себя почему-то сразу назвал комендантом общежития. У ангела были огромные раскосые глаза и, как я успел заметить, пирсинг на пупке. Это был ангел нового поколения. Поколения «ПЕПСИ», «СНИКЕРСОВ» и «ТАМПАКСОВ». Поколения пирсинга.
На следующее утро мы завтракали в нашем отеле. Ничего особенного: омлет с вареной кукурузой, но тут я чуть не поперхнулся. «Это был ангел», – как поет Гарик Сукачев. Ангел с пирсингом и комендант общежития завтракали за соседним столиком.
Я дождался, пока они закончат трапезу.
– Вы верите в курортные романы? – спросил я ангела.
Она только улыбнулась и ничего не ответила.
– Не тратьте сил, – сказала комендант. – Мы сегодня уезжаем.
– Куда? – вырвалось у меня.
– В Москву.
– Оставьте ваш номер. Я позвоню из Москвы, – предложил я ангелу.
– Лучше вы оставьте свой – мы вам сами позвоним, – строго сказала певица.
Я продиктовал номер телефона.
Я почувствовал, что теряю ее, как хирург теряет больного. Слишком поздно пациент попал на операционный стол. Слишком много крови потерял.
– Разве я похож на телефонного террориста? Я позвоню один раз. Только «почтальон звонит дважды», – для красивости добавил я.
– Мы вам сами позвоним, – снова встряла певица.
– Позвоните, – обратился я к ангелу, – я вам книжку свою подарю.
– Вы что, писатель? – язвительно поинтересовалась комендантша.
– Да.
– А может, еще и поэт? – вероятно, она решила, что я шучу.
– Нет. – Я не стал им рассказывать о том, что писать стихи и заниматься онанизмом я начал в пубертатный период практически одновременно, когда их еще и на свете не было. А потом бросил и то и другое. Но жизнь такая штука: нет-нет, да и сорвешься.
А ангел так ничего и не сказал. Она только улыбалась и блестела глазами.
В этот вечер мы с Аликом объявили траур. Полотенца на нашем балкончике были приспущены и траурно колыхались на ветру. Мы пили темный ром «Капитан Морган», закусывали его круассанами и скорбели.
– С чем у тебя круассан? – спросил Алик.
– Without anything, – не задумываясь, ответил я.
Через три дня и нам надо было улетать. Они пролетели незаметно, как три бутылки рома «Капитан Морган».
В последний день, выходя из лифта на завтрак, мы встретили двух потрясающих блондинок.
Блондинки смотрели на нас с нескрываемым вожделением.
До отъезда в аэропорт Лорнаки оставалось несколько часов.
Алика ждали в Ростове жена и сын. Меня в Москве – женщины, которых я не люблю и мучаю.
БАЛКОНЧИК ДЛЯ РОМАНАТам, на Кипре, сидя на нашем гостиничном балкончике, мне как-то вскользь подумалось, будто это очень хорошее место для творческого отпуска. И чем больше я удалялся от Кипра во времени, тем чаще вспоминал этот балкончик, белый пластиковый стол со стульями, море за перилами, воздух, наполненный какой-то счастливой беспечностью, праздностью, запахом эвкалиптов и йодистых соединений. Мне все больше казалось, что это просто идеальное место для написания романа. Сесть вот так на балкончике и сочинять. Ничто не отвлекает, никакие телефонные звонки, я уже не говорю о работе и всяком таком.
Я могу трудиться, когда все отдыхают. Меня это не расхолаживает. Работал же я в Сочи, в газете «Черноморская здравница» и ничего. Был даже награжден вымпелом «Золотое перо». Из всего редакционного коллектива, кроме меня, еще только у двух журналистов висели на стенках в кабинетах такие вымпелки. Нас так и называли: «три пера». Ну, одним словом: «трипера». Завистники.
Конечно, на Кипре я бы уже непременно что-нибудь написал. Это место и этот балкончик, кажется, созданы для творчества, для писательства. Даже Максим Горький это понял, несмотря на пролетарское происхождение. На Кипре или на Капри – не велика разница.
А что путного можно написать, сидя в столице?
СЧАСТЬЕЯ решил пожарить омлет. Включил Стиви Уандера. Достал из холодильника яйца, молоко, головку репчатого лука, болгарский перец, мясистый розовый помидор, кажется, он называется «бычье сердце», бутылку подсолнечного масла. Вымыл овощи. Сначала я построгал на дощечке лук и сразу бросил его на сковородку, уже в горячее масло. Потом мелко и очень аккуратно нарезал перец и отправил туда же. И только после этого – помидор. Хорошенько взбил яйца с молоком. Овощи уже пожарились, и лук стал золотистым. Помидоры и перец выпустили сок. Пошел такой запах. Жаль, я не Зюскинд. Тогда я влил туда яйца с молоком, посолил, поперчил, присыпал приправой «Травы итальянской кухни» и накрыл крышкой. Теперь можно было и закурить. Я некоторое время посматривал, как омлет дышал под запотевшей крышкой и рос.
Взглянул на часы. Было два ночи. Я открыл окно и вдохнул воздух. После дождя он был влажным, свежим и каким-то осязаемым. Казалось, его можно пить. Я глотал прямо из окна, как из горлышка. И не мог надышаться. Никогда еще воздух не доставлял мне такого удовольствия. Обычный московский воздух. Только после дождя. Звезды подмигивали мне с неба. И на какой-то миг я испытал счастье. В свои сорок лет я вдруг понял, что уже взрослый. Я курю в квартире. В собственной квартире. Могу не спать ночью, слушать своего любимого Стиви Уандера. И вообще делать, что захочу. Жарить омлет, например. А могу, скажем, позвонить и вызвать проститутку. Я этого, правда, никогда не делал, но все равно… Стало как-то очень приятно от того, что я такой самостоятельный и совсем уже взрослый. Удивительно, но то, что меня так сильно угнетало многие годы – одиночество, вдруг в один прекрасный момент обернулось несказанным наслаждением.