10 лет и 3/4 - Фред Паронуцци
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я закрыл дверь и пинком под зад отправил его головой в лужу. Он стукнулся о книжный шкаф и попытался заскулить.
– Каким же надо быть дерьмом, чтобы так встречать гостей, – сказал я ему.
Я вытер пол синтетическим ковром под кожу, а Гюнтер внимательно смотрел, что я делаю, косясь при этом на выход. В конце концов он выполз за дверь, царапая когтями паркет и оставляя на нем мерзкие следы.
Я открыл чемодан. Там лежали розовые кружевные трусики и лифчики, не мои, честное слово. Все еще не понимая, что происходит, я извлек из чемодана фотографию в сердцевидной рамке. На ней была изображена мамзель Петаз в желтом купальнике, взасос целующая мсье Крепса.
Мсье Крепc пребывал в таком возбуждении, что красный кончик пиписьки торчал у него из плавок. На заднем фоне виднелась пальма.
Я не знал, куда девать интимные принадлежности учительницы, и спустился вниз посоветоваться со своей приемной семьей. Мамаша Фрюштюк суетилась на кухне. Я протянул ей лифчик, и она, должно быть, вообразила, что я желаю преподнести ей чисто французский подарочек.
– Ach, danke Vrederig, danke zehr schon [27], – поблагодарила она меня и приложила лифчик к своим гигантским сиськам (размер явно не подошел, и ее это расстроило).
К счастью, у меня была с собой фотография, и я разом продемонстрировал ей и училку, и училкины трусы. Удивленная мамаша Фрюштюк позвала мужа («Otto! Otto! Komme hier, shnell!» [28]), который смотрел футбол по телевизору ( «Was passiert, Gertrud?» [29]).
Вы не представляете, как потешались Фрюштюки-старшие, передавая друг другу фотографию и по очереди тыча пальцем в красный кончик мсье Крепса, только Анжелика скривилась: «Фи, как они протифно фыглядят!» (И я был полностью с нею согласен.)
– Ach Fraulen Betaz und Herr Kreps! Sehr sexuell! [30] – радовались Анжеликины родители.
Я все переживал, как бы мне получить обратно свои вещи, когда раздался звонок и на пороге появились наши герои-любовники с моим чемоданом.
Отто и Гертруда только начали отходить от дикого приступа смеха, но при виде этой сладкой парочки с ними случилась настоящая истерика. Мне, однако, показалось, что влюбленные не разделяли их веселья.
Все закончилось мирно, совместным распитием шнапса с чесночными чипсами. Только мсье Крепc мне совершенно не понравился: он очень много говорил, никому не давая и слова вставить, и даже чипсы ел с таким видом, будто умеет это делать лучше других…
Вскоре влюбленные отбыли, а бабушка Фрюштюк поманила меня рукой и предложила присесть рядом с нею на канапе. Она раскрыла словарь и начала тыкать пальцем в отдельные слова.
Сначала было слово Krieg, то есть война, потом schlecht, то есть нехорошо (тут бабушка скорчила соответствующую гримасу). Потом она извлекла из сумки мятую фотографию жизнерадостного юноши и указала на слово Grosspapa, то есть дедушка (а пальцем показала на Анжелику), и снова на Grosspapa и еще на слово Tod (что значит смерть). Она повторила слова Krieg и schlecht, а в завершение сказала: «Verstehen?» («Понимаешь?») – и вопросительно на меня посмотрела…
* * *Стемнело.
В автобусе все спали. Дождь убаюкивающе стучал по стеклам. Подруга по переписке легонько склонила голову мне на плечо, а я все не мог заснуть. Я думал о том, как возникают войны. Наверное, все они случаются по недоразумению: например, проспект Освобождения решит идти войной на Бисмарк-штрассе, потому что нам не нравятся их вонючие чесночные чипсы и бессвязная речь, – тут не помогут ни улыбки, ни словари…
В этот момент по встречной полосе проехал грузовик и осветил салон. Я увидел, что мсье Крепc склонился над нашей мамзель Петаз и своей немецкой пятерней тискает ее под юбкой, а она знай себе покусывает губы, потому что у них большое сексуальное чувство. Рука двигалась проворно – влюбленные не теряли времени даром!
Мы ездили в торговый центр за сувенирами. Я купил пластинку Sex Pistols для братца Жерара, футболку с надписью «Ich liebe Frankfurt» для сестренки Наны, статуэтку в шортиках для мамы, а для папы – стаканчик с женщиной на дне: когда стаканчик наполняется, женщина оказывается обнаженной (этот стаканчик я купил по ошибке, я не собирался дарить папе голую бабу, просто там инструкция была по-немецки) .
Не стану отрицать: в Бибертале нам жилось не скучно. По утрам мы учили немецкие песенки, вроде «Bruder Jacob» (подозрительно похожей на нашу «Братец Яков») и «A-B-C-D-E-F-G…» (отдаленно напоминает наш алфавит). По вечерам мы изучали окрестности в компании друзей по переписке, кстати, Берта, как выяснилось, не имеет отношения к Францу Кламмеру, потому что он живет не в Бибертале, а в соседней Австрии.
Мы прекрасно с ними ладили, и расставаться нам было очень грустно, сказать по правде, это был ужасный стресс…
Субботнее утро.
Припарковавшись у школы, автобус с готовностью жужжит, и тут мамзель Петаз берет свободной от мсье Крепса рукой микрофон и дрожащим голосом сообщает:
– Дети, у меня для вас важная новость… (глотает слюну). Я не вернусь с вами во Францию!
Тут нам всем показалось, что в автобусе пукнула мушка: Жожо пронесло.
– И все потому, – продолжала учительница, тряся микрофоном, – что вся моя жизнь теперь уже не там, в Южине, а здесь, в Бибертале, рядом с Хельмутом, – и она на всякий случай показала на Хельмута, чтобы мы точно знали, кого она имеет в виду, после чего заорала:
– Здесь наша любовь, значит, здесь мне суждено жить!
Должно быть, она заранее подготовила прощальное слово, потому что выходило уж очень складно, такие речи обычно толкают политики, генерал де Голль, например, когда он из Англии по радио общался с Францией. Только генерал де Голль, по счастью, не собирался связывать свою жизнь с Хельмутом, а то представляете, что бы началось.
Некоторые из наших заплакали.
– Ну вот, – заключила учительница, – больше мне добавить нечего. Я вас всех люблю, прощайте, дети, я никогда вас не забуду, желаю вам счастья…
И мамзель Петаз с изменившимся лицом спустилась вниз вместе со своим Хельмутом. Дверца автобуса с шипением захлопнулась, и мы тронулись прочь на глазах у очумевших бибертальцев.
И никогда мы больше не видели своей учительницы и ее пучка…
* * *После зимних каникул мамзель Петаз, у которой в Германии случилось большое сексуальное чувство, сменил мсье Бюффлие, и мы при этом только выиграли.
У нового учителя была длинная шевелюра, козлиная бородка, рубашка в цветочек, но, главное, ему принадлежал лимонный «багги», припаркованный у школы. У нас в Южине таких тачек никогда еще не было. В эту машину можно было запрыгнуть не открывая дверцы!
Трусов мсье Бюффлие на уроках не снимал, зато энергия у него была неуемная, а фантазия нешуточная.
Мы все вместе соорудили макет Солнечной системы: в качестве больших планет использовались теннисные мячики, под малые планеты сгодились пингпонговые, а функцию Солнца в нашей галактике выполняла лампочка. Еще мы строили пирамиды из кукурузных зерен и наблюдали их обрушение. Мы натягивали тоненькие канаты и пускали по ним крошечных пробковых эквилибристов. Одно время мы даже выращивали морскую свинку, но она трагически погибла, проглотив один из проводов нашей Солнечной системы. Мы переселили Идефикса и Джоли Джампер в новый просторный аквариум с водорослями и пиратским кораблем, затонувшим на коралловых рифах. Над кораблем вздымался флаг с черепом и костями.
Еще мы хором пели «Гориллу» [31], и мсье Бюффлие аккомпанировал нам на гитаре. Каждый день он придумывал что-то новое. Например, однажды утром спросил:
– Кто-нибудь из вас догадался сегодня утром подарить цветы цветочнице?
Мы сказали, что нет, никто не догадался, а он так и подскочил:
– И кто же, по-вашему, подарит ей цветы? Кто, скажите?
Мы не знали, что ответить, и тогда он объяснил нам, что цветочнице, должно быть, очень обидно всю жизнь находиться среди цветов и никогда не получать их в подарок. А потом мы все быстро надели спортивную форму, шарфы и шапки с помпонами и побежали в район Источников дарить цветочнице цветы…
В первую же неделю мсье Бюффлие организовал небольшой прием, чтобы успокоить родителей относительно своих педагогических планов: никаких дальних поездок (шучу!), будем ставить спектакли, займемся грамматикой и математикой.
У мамы тогда был грипп, а папа работал в ночную смену, поэтому на собрание пошла сестренка Нана и объяснила мсье Бюффлие, какой я выдающийся интеллектуал. Я, правда, при этом не присутствовал (Нана спровадила меня в буфет за бутербродами и лимонадом), но, судя по всему, мои таланты они обсудили чрезвычайно подробно…
В последующие дни моя сестренка была неоднократно замечена в лимонном «багги» нашего учителя, и что-то подсказывало мне, что обсуждением моих школьных успехов дело не ограничивалось.
