Дорогой враг - Кристен Каллихан

Однако это Мейкон. Мы проклинали друг друга миллионы раз — но ни разу с таким подтекстом.

Жар приливает к щекам, и я понимаю, что пялюсь на него.

— Мы оба знаем, что в твоем случае это последний вариант.

— Учитывая, что ты пришла одна, я бы пересмотрел твой тон, Картофелька.

Мне хочется огрызнуться в ответ так сильно, что губы дергаются. Но он указал на ужасную правду о ситуации. Сэм здесь нет. И я облажалась. Но я не могу проявить слабость.

— В тот день, когда я решу заняться сексом, чтобы выбраться из щекотливой ситуации, я тут же выброшусь за борт.

— А я и не предлагал. Пожалуй, тебе стоит начать объяснять, почему ты пришла без Сэм. — Он указывает на стул перед столом. — Присаживайся.

Часть меня все еще зациклена на мысли, что Мейкон будто подшутил надо мной, предложив заняться проституцией. И к собственному ужасу, я представляю, как обхожу стол и задираю юбку, чтобы оседлать его мускулистые бедра. Что бы он сделал? Оттолкнул бы меня или притянул ближе? Обнял бы крепко? У него широкие ладони и длинные пальцы. Мое лоно сжимается при мысли о его пальцах, проникающих в меня и медленно трахающих.

Господи, Ди. Возьми себя в руки. Ты ненавидишь этого человека.

Но у меня никогда не было секса из ненависти. Горячего, потного, гневного секса. Ненавижу думать о сексе с Мейконом. Хм… я могла бы оставить его измотанным и стонущим, а затем встать и уйти.

Груди становятся чувствительными под топом, и я стискиваю зубы. Думать о Мейконе в сочетании с сексом — все равно что напрашиваться на погружение на дно глубокого болота. Как и попасться на его игры разума. Он всегда использовал грубые намеки, чтобы вывести меня из себя. Он бы лопнул от смеха, начни я приставать к нему. А мне точно пришлось бы броситься со скалы.

Расправив плечи, я пересекаю комнату, прекрасно осознавая, что покачиваю бедрами и стучу каблуками. Ловлю взгляд Мейкона, наблюдающего за мной. Я веду себя откровенно сексуально, но в этом и кроется сила. Женщина всегда может выбрать, когда воспользоваться этой силой. И я определенно использую ее сейчас. Если моя помада кричит «Отвали», то мое тело говорит: «Вот что ты упустил, и ты ни капельки не запугал меня». Мелочно? Возможно.

Приятно? Определенно.

Но не разумно. Я даю себе еще одну мысленную пощечину, дабы перестать делать глупости.

Когда я сажусь и скрещиваю ноги, лицо Мейкона остается бесстрастным.

— У меня не получилось ее найти, — говорю я без предисловий.

— Понятно.

— Я понимаю, некрасиво вышло…

— Так оно и есть.

— Но она никогда… — Черт. Никогда что? Не крала что-то раньше? Сказать это наверняка я не могу. Никогда не покидала город? Это она делала, я точно знаю. Причем много раз. Меня тошнит. — Если Сэм посадят в тюрьму, мама этого не переживет.

Мейкон сжимает губы так, что те белеют в уголках.

— Моя мама умерла. Все, что у меня от нее осталось, — это часы.

Мой голос наполняется сочувствием и становится мягче.

— Я знаю.

Это случилось летом, когда моя семья переехала в Калифорнию. К тому моменту, когда мы получили известие о смерти миссис Сэйнт от аневризмы[7], ее уже похоронили. Это был единственный раз, когда мне стало по-настоящему жаль Мейкона и я добровольно подписала открытку, которую послали мои родители.

Напряженное выражение лица Мейкона пробуждает во мне желание сказать несколько слов утешения. Но он говорит прежде, чем я успеваю открыть рот.

— Сэм тоже это знала. Но это не помешало ей украсть часы.

Яма становится все глубже. А я вот без лопаты.

— Я знаю. Мне жаль. Правда жаль. Но если бы ты мог дать мне больше времени на…

— Нет. — В его слове, как и в его взгляде, чувствуется решительность.

— Я уверена, что рано или поздно смогу…

— Нет, Картофелька. Даже ради тебя.

Я моргаю. Даже ради меня? Когда он вообще делал что-то ради меня?

Мейкон бросает на меня понимающий взгляд.

— Возможно, мы и ненавидели друг друга, но наши отношения всегда были интересными. Это тоже что-то значит, учитывая, насколько скучным был наш городок.

Раз он так говорит. Я бы предпочла ударять его по здоровой ноге каждый раз, когда он называет меня Картофелька.

Не бей мужчину, в руках которого свобода твоей сестры, Ди.

— Послушай, Сэм повела себя дерьмово, украв часы. И я знаю, что не смогу заменить памятную семейную драгоценность.

Мейкон вскидывает бровь, как бы говоря: «Ни хрена себе Шерлок», но ничего не произносит.

— Так что я могу лишь попытаться покрыть убытки. — У меня дрожит рука, пока я вожусь с застежкой на сумочке. — У меня есть чек на пятьдесят тысяч долларов, который я…

— Подожди, — он приподнимает руку, останавливая меня, — я не могу принять этот чек.

— Нет, можешь, — настаиваю я. — Я понимаю, что это не одно и то же, но я хочу попытаться загладить свою вину, возместив ущерб.

Его губы подергиваются от раздражения.

— Делайла.

Боже, становится только хуже, когда он произносит мое настоящее имя. Во всяком случае, со словом «Картофелька» моя первая реакция — ярость и раздражение. Когда он произносит Делайла, от его голоса по моему телу пробегают обжигающие мурашки. Ничего не поделаешь. У этого мужчины голос подобен виски: глубокий, хриплый и сонный. От таких голосов у женщин возникают мысли о смятых простынях и скользкой от пота кожи. И я понятия не имею, что со мной происходит. Наверное, у меня овуляция или вроде того. Потому что Мейкон Придурок Сэйнт не может меня сексуально привлекать.

— Я не могу принять чек, — решительно повторяет он. — Потому что часы стоят двести восемьдесят тысяч долларов.

— Чтоб. Меня!!![8]

Мейкон прищуривается, в его глазах появляется дьявольский блеск.

— Я думал, до этого не дойдет.

Меня сейчас стошнит. От жуткой неловкости. Меня стошнит прямо на девственно чистый стол Мейкона. Я сглатываю, борясь с неприятным ощущением, ползущим вверх по горлу.

— Не шути.

Все остатки юмора испаряются, когда он произносит:

— Ты права. Это не повод для шуток.

— Двести восемьдесят… — я вытираю влажный лоб. — Как, черт возьми, часы могут стоить так дорого?

Мейкон бросает на меня жалостливый взгляд.

— Это