Эмоциональный шантаж - Сюзан Форуард

Тревоги Линн сменились состоянием паники. Самые сильные страхи проявляются в интимных отношениях, потому что именно здесь мы чувствуем себя наиболее уязвимыми. Мы можем действовать с высоким уровнем уверенности в других областях, но превращаемся в «тварь дрожащую» при намеке на отказ или действительном отказе партнера.

После всех увещеваний Джефф наконец вернулся, но почти не разговаривал, и напряжение между нами возросло настолько, что мне необходимо было что-то предпринять: я не могла это вынести. У меня были такие же родители — холодные, сердитые, молчаливые, нарочито вежливые, — и я всегда ненавидела подобную атмосферу. Поклялась, что никогда и ни с кем не буду так жить. Мне нужно было наладить отношения, и поэтому я спросила себя: что для меня важнее — Джефф или деньги?

Вскоре Джефф сидел за рулем новехонького грузовичка. Ожидал ли он его покупки или нет, но теперь он чувствовал, что немного уравновесил отношения, и понимал, что нужно сделать, чтобы Линн с ним согласилась. Хотя сознательно Джефф и не планировал использовать ее страх оставления, но когда он ощутил, что не сможет добиться своего, сходил с козырной карты. Таким образом был установлен стереотип поведения: каждый раз, когда Джефф отдалялся, Линн уступала. Джефф понял, что если Линн что-то тревожит, то ему требуется лишь огорчить ее своим настроением, и она даст все, что ему нужно. Он не был негодяем, не хотел причинить жене боль, но это был способ, который приносил результат.

Поскольку Линн кажется, что эмоциональный шантаж Джеффа касается только финансовых отношений, она напоминает иногда бухгалтера, пытающегося вместить свои чувства в балансовый отчет и избежать ужаса «черной дыры». Она сводит себя с ума мучительными интроспекциями и размышлениями.

Я очень люблю его, но спрашиваю себя, не будет ли мне лучше без него. Не слишком ли дорого быть рядом с ним? Он полностью зависит от меня в финансовом отношении.

Менее охотно она говорит о своей эмоциональной зависимости от Джеффа.

Как я могу думать о разрыве и о том, чтобы начать все сначала с кем-то другим? Я так боюсь возвращаться в то депрессивное состояние, в котором пребывала до замужества.

Я указала Линн, что вместе с водой она хочет выплеснуть и ребенка. Да, между ними возникали финансовые трения, но страх оставления был настолько ослепляющим, что она потеряла способность объективно оценивать отношения, когда Джефф ее шантажировал. Вместо того чтобы попытаться найти компромиссное решение, Линн включила автопилот и с обидой капитулировала.

Страх лишает способности трезво мыслить, заставляя рассматривать все в черно-белом цвете. Линн была уверена, что если будет противоречить Джеффу, то он уйдет, и, таким образом, она стоит перед выбором: дать ему, что он хочет, или порвать отношения, что будет означать избавление от шантажа и новое одиночество в «черной дыре». Я сказала Линн, что у нее есть еще одна возможность: мы вместе можем справиться с тем аспектом отношений, который приводит к ссорам, и одновременно работать над снятием страха оставления.

Страх гнева

Гнев нагнетает страх, вызывая его на поверхность и активируя в организме реакцию «борьба-бегство». Это субъективное состояние очень немногие могут переносить комфортно, поскольку оно ассоциируется с конфликтом, потерей и даже насилием. Такой дискомфорт оправдан, так как носит защитный характер, заставляя обороняться или бежать, когда приступ гнева грозит принять физическую форму и причинить вред. Однако во всех социальных отношениях, за исключением негуманных, гнев представляет собой лишь эмоцию — ни плохую, ни хорошую. Тем не менее мы заложили столько тревоги и опасений в понятие гнева — как собственного, так и окружающих нас людей, — что он может значительно повлиять на способность противостоять эмоциональному шантажу.

Для многих из нас это эмоциональное состояние кажется настолько опасным, что мы боимся его проявления в любой форме, причем боимся не только гнева окружающих, но и собственного. За многие годы я слышала это от тысяч людей, которые боялись, что в гневе могут причинить кому-то вред или потерять над собой контроль. Всего лишь намек на гнев в голосе другого человека часто вызывает страх отказа, неодобрения, оставления или — в чрезвычайных случаях — воображение насилия.

Мой клиент Джош, дизайнер мебели, с которым мы познакомились в предыдущей главе, чувствовал себя зажатым в угол, когда сталкивался с гневным неодобрением отца по поводу любимой женщины. «Я всего лишь пытаюсь поговорить с ним, но его настроение полностью меняется, — говорит Джош. — Я вижу, как он напрягается, и его голос поднимается на 20 децибел. Когда я замечаю это выражение лица и слышу его рев, я начинаю бояться этого человека, хотя я на десять сантиметров выше его».

У родителей есть замечательная способность возрождать наши детские страхи. Вот как вспоминает Джош:

Когда я был еще ребенком, отец в гневе кричал так громко, что мне было страшно, что обвалится дом. Это смешно, но я и сейчас испытываю те же чувства, когда он на меня сердится, хотя со временем он стал мягче. Я веду себя как ребенок.

События и чувства, которые мы испытали в детстве, остаются и часто возрождаются в условиях беспокойства и стресса. Хотя наша взрослая часть знает, что они имели место десятки лет назад, та наша часть, которая не стала взрослой, воспринимает их словно переживания, случившиеся лишь вчера. Эмоциональная память замыкается на прошлом, даже если в настоящем нет ничего, что оправдывало бы эти страхи.

Условные рефлексы

Иногда мы реагируем всего лишь на намек того поведения, которого страшимся. «Стоит отцу покраснеть и нахмурить брови, как я уступаю, — сказал Джош. — Похоже, что ему уже не нужно кричать».

Многие из нас изучали основы психологии в школе или колледже, и, наверное, слышали о русском ученом Иване Павлове, о его экспериментах с собаками и классической демонстрации условного рефлекса. Павлов изучал пищеварительный процесс, который начинался с выделения слюны при виде пищи. Однако он заметил, что если перед кормлением звонил колокольчик, собаки ассоциировали его звук с процессом кормления и начинали выделять слюну при звоне колокольчика, а вот вида пищи уже не требовалось. Точно так же объекты эмоционального шантажа демонстрируют условный рефлекс каждый раз, когда встречаются с событием, спровоцировавшим глубокий страх.

Возможно, что муж приведет в исполнение угрозу оставить жену и на короткое время уедет. Взрослеющий ребенок обидится на родителей и перестанет с ними разговаривать. Партнер рассердится и накричит на любовницу. Но даже после примирения травматическое событие не забывается. Оно становится символом боли, и, воспроизводя его, шантажист вызывает к жизни первоначальное чувство страха. Таким образом он применяет достаточно жесткий прессинг, заставляющий нас уступать.

Для Джоша достаточно было сердитого взгляда отца, и он выбирал свой любимый способ: ложь. Он продолжал видеться с Бет, но отцу говорил, что порвал с ней. Это было подходящим решением, но уловки Джоша избежать гнева дорого ему стоили, как и его игра под названием «Мир любой ценой». Чем достигался такой мир для Джоша? Ценой самоуважения и эмоциональных потерь при накоплении гнева — как внутри себя, так и в отношениях с отцом.

Страх расцветает в темном, неизведанном, но ярко воображаемом мире. Наше тело и примитивная часть сознания принимают это за основание к бегству, и часто мы так и поступаем, потому что глубоко внутри верим, что это единственный способ выжить. Кстати, как мы убедимся, эмоциональное благосостояние очень часто зависит от полностью противоположных действий — повернуться лицом к проблеме и противостоять тому, чего мы больше всего боимся.

Мы вступаем во взрослую жизнь с твердо установленными правилами и ценностями в отношении других людей, а также того, насколько наше поведение должно регулироваться такими понятиями, как долг, подчинение, верность, альтруизм и самопожертвование. У нас есть глубоко укоренившиеся убеждения об этих ценностях, и нередко мы считаем, что это наши собственные убеждения, однако в действительности они были сформированы под влиянием родителей, религией, господствующими взглядами в обществе, средствами массовой информации и близкими людьми.

Нередко наши убеждения о долге и обязательствах разумны, на них строится этический и моральный фундамент нашей жизни. Но слишком часто попытки уравновесить обязательства по отношению к самому себе и чувство обязанности по отношению к другим людям оканчиваются неудачей. Мы жертвуем собой ради долга.

Эмоциональные шантажисты не колеблясь подвергают испытанию наши обязательства, повторяя, как много они сделали для своих жертв и как многим эти жертвы им обязаны. Они могут даже использовать подкрепляющие факторы, взятые из религии или социальных традиций, чтобы подчеркнуть, в каком долгу находится объект шантажа.