Юлий Ким - Ким Юлий Черсанович

Вслед за столь изящным романсом на сцену вступали грубые солдаты:

Раз! И два! И горе не беда! Уж мы, братцы, рвем подметки Нонче и вчерась! После дела даст нам водки Сам светлейший князь! Без вина, как без закону. Нешто проживешь? Никакого бастиону Трезвый не возьмешь! Вот вернемся мы с походу. Снимем кивера. — Вместо водки будем воду Трескать до утра! Квартирьеры, квартирьеры, фейерверкера! Интенданты, маркитанты, каптенармуса! Подавай сюды фатеры, а коням овса! Нам фатеры — коням овса!

(Автор понимал, что фейерверкера никак не помещаются в предложенном смысловом ряду, и оставил их там лишь по причинам благозвучия. Насчет киверов в русской армии времен Фонвизина также имеются сомнения — да ведь если на все смотреть с такой придирчивостью, то и у Толстого сыщем множество пятен.)

На подворье Простаковых Милон встречался с давним своим приятелем и ровесником Правдиным. Сей молодой чиновник как раз был прислан сюда понаблюдать за нравами помещиков. Друзья обнялись.

Милон

Тебе, любезный друг, открою тайну сердца своего: Влюблен я и имею счастье быть любимым. Но вот уже полгода как в разлуке Я с той, кто мне всего дороже в мире! В надежде пребываю, что она Содержится у родственников добрых. А вдруг она в руках корыстолюбцев? Я весь от этой мысли вне себя!

На это Правдин отвечал фразой из оперы Чайковского «Пиковая дама»:

Я имени ее не знаю ль?

На что ответ следовал совершенно в духе простодушной классики.

Милон

Ах! Вот она сама!

Появлялась Софья, немедленно же начинался дуэт:

— Ах, мой друг любезный, лукавый Амур, Моей вняв мольбе слезной, тебя ко мне вернул! — Сей минуты я все ждала, о друг мой! Ни дня, ни дня я не спала — все ждала, все ждала.

(Вместе)

Как сладко нам будет На мягкой травке У ручья вдвоем Под розовым кустом! Как чудны там будут Томны лобзанья. Нежны признанья. И наступленье… И пораженье!.. Ты на арфе — я на лире Повторяем вновь и вновь: Все пременно в этом мире. Непременна лишь любовь!

И вот все завертелось вокруг Софьи, три жениха — три соперника, у Митрофана с дядюшкой уже и до драки дошло. В какой-то момент передышки вдруг в своем уголку оказался Простаков. И тихонечко запел:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390}) Род Простаков От старинных простаков Из боярских детей. В оны года. Кого шире борода, Тот и был всех умней. Умники те Таскали воду в решете: Была в ходу простота. Нынче зато Кладут сито в решето. Чтоб держалась вода… Нынче все страх: Не ходить бы в простаках, Знай гляди да смекай. Ин невелик Мозгу малый золотник — За большой выдавай! Знай ни аза. Ходи вылупя глаза — И пропадешь ни за грош. Смел да умен — Два угодия завел. Там и третье урвешь… Как простаку Да в осьмнадцатом веку Свой живот уберечь? Будь как дитя: Язычок-то проглотя Никому не перечь. Взоры свои От людишек утаи, А то и вовсе закрой.  Ибо, заметь. Просто не на что смотреть В этой жизни, друг мой!..

Этот странный, апарт в дальнейшем никак не развивался нами, и Простаков как выходил туповатым подкаблучником, так и уходил. Недоработка вышла. Зато с Еремевной вроде бы все удалось. В Саратове ее отлично сыграла Ира Афанасьева, талантливая молодая актриса с хорошим голосом. И потому Еремевна у нас была не старая хрычовка», как трактуется она у Фонвизина, а здоровая крестьянская девка, мамка, приставленная к баричу, причем не только сопли утирать… И вот она жалуется на свое житье старым знакомцам. Цыфиркину и Кутейкину, откупорив заветную баклажку в тихую минутку:

Ой на бедну-ту мою голову Пошли, Господи, гром да молонью! За господскою за дитятею Позабыла я отца-матерю. Не свожу с него ясных глазынек, Словно прынц какой аль помазанник. Чего он хотит, то и делаю. За него на двор чуть не бегаю! А уж сколько с ним срамотищи-то Натерпелась я — поди высчитай: То кухаркою, То товаркою, А как ночь придет — и сударкою! Уж не знаешь, как иссобачиться, А все стерва я да потатчица. А награды всей — руп с побоями, А отрады всей — суп с помоями…

Дядюшка Стародум, бывший, крупный придворный, ныне отставной, появлялся в одиночестве, никем не встреченный за общей суетой. По нашей трактовке, был он человек нервный, колючий и хотел одного: чтоб все оставили его в покое. И любимое его занятие было — в одиночестве понюхать табаку.