Девушка без Бонда - Анна и Сергей Литвиновы

– Да! Да! И позвоню еще! Неужели не понимаешь, бесчувственный ты человек! Я не могу ни спать, ни есть, ничего делать, когда не знаю, что с Таней.

– Ее ищут. Ищут все, кто только может.

– «Ищут»! Я слышала это от тебя уже тысячу раз!

– К сожалению, ничего нового я сказать не могу.

– Ты поразительно спокоен! Ну, естественно – Татьяна ведь тебе не родная дочь!

– Юля, ты не права. Ты прекрасно знаешь, как дорога мне Таня. Поэтому воздержись, пожалуйста, от несправедливых обвинений.

– «Воздержись»!.. Ведь это ты – опять ты! – втравил ее в эту историю!

– И опять ты не права.

– Ладно, хорошо: ты всего лишь не возражал, – в голосе немолодой женщины прозвучал горький сарказм, – чтобы она туда отправилась. О чем ты думал? И почему не спросил разрешения у меня, ее матери?

– Спроси лучше себя: почему она с тобой не посоветовалась?

– Намекаешь, что ты ей дороже, чем я?! Да ты просто подлец!

– Я считаю, что наш разговор бесполезен и дальше продолжаться не может.

Так началось для нее – русской, Ассоли – или кем она была на самом деле? – плавание на французском паруснике.

Галлы называли свое плавсредство «яхтой», однако в ее мозгу сохранились другие ассоциации, и при слове «яхта» рисовался могучий, комфортабельный корабль – может, она и вправду когда-то ходила на той, нынче взорванной «Пилар»? Она с трудом, как сквозь сон или вату, припоминала роскошные спальни, огромные ванные комнаты и гардеробные, забитые модной одеждой. Простор, уют, картины на стенах…

Однако парусник, на котором путешествовала троица галлов, скорее можно было назвать лодочкой: размером она была примерно как большегрузная фура. («Надо же, я прекрасно знаю, что такое фура, но нет ни единого проблеска, когда пытаюсь вспомнить, например, о собственной квартире!»)

Яхта предоставляла экипажу все необходимое для жизни, но, о боже, как же в ней было тесно! Четыре каютки: каждая меньше железнодорожного купе, площадью не более трех квадратных метров. Одну из них, кормовую, предоставили в распоряжение новой путешественницы. Здесь помещались лишь шкафчик для одежды, несколько полочек и кровать под самой переборкой – от постели до потолка не больше полуметра. По ночам, на стоянках, в корму и пирс бились волны, мешали уснуть.

Приходилось экономить пресную воду и электричество. Перед сном всюду отключали свет. Душ Ассоль, правда, принимала, как и весь экипаж, ежедневно, но считала каждую каплю. Зато на камбузе имелась газовая плита, холодильник и можно было сварить кофе и сварганить нехитрый завтрак – этим они с Мадлен занимались по очереди.

Но все бытовые неудобства, и качка, и свист ветра с лихвой компенсировались свободой – от Димитриса с его претензиями, от грязной посуды в таверне. И – красотами природы. Потрясающие пейзажи разворачивались перед ними, пока они плыли, беспрерывно, с утра до вечера. Море сияло темно-синим, небо – светло-голубым. Вид вокруг никогда не был безжизненным. Все время на горизонте или совсем близко были видны острова греческого архипелага Киклады – обычно скалистые, совсем безлесные, иногда с беленькими домиками на вершинах скал, как на том островке, где она познакомилась с Димитрисом.

Ни разу не шел дождь, постоянно припекало ласковое осеннее солнце, но если бы Мадлен не поделилась с ней кремом от ожогов, лицо облезло бы в первый же день. А с помощью крема оно постепенно и очень быстро приняло шоколадный оттенок. И еще ноги хорошо загорали – во время плавания все ходили в униформе, странной, с точки зрения береговых жителей: теплые непромокаемые куртки прикрывают торс (ей свою запасную одолжил Жиль), зато ниже – шортики и кроссовки. Экипировка вполне оправданная для яхтсменов: почти всегда на яхте дует резкий, студеный ветер, зато палуба теплая, нагревается солнцем, и ногам никогда не бывает холодно. Ну и пусть ветер – что за восхитительное чувство от того, как воздушный поток рвется в парусах, звенит в снастях, наигрывает какую-то нехитрую мелодию… И ты, словно Одиссей или аргонавты, используешь едва ли не самое древнее на свете средство передвижения, и никакой механизм не помогает тебе (и не мешает своим стуком и выхлопными газами), и лодка летит, скользя по волнам, словно серф, – туда, куда направляет ее умелый шкипер!

Вот опять – она помнит про Одиссея и аргонавтов – значит, получила хорошее образование! – зато ничего не помнит о своей собственной жизни…

Новоявленная Ассоль быстро научилась помогать, как и весь экипаж, капитану: набивать или травить шкоты (то есть натягивать с помощью ручной лебедки или ослаблять веревки, управляющие парусами). Порой Жиль доверял ей штурвал – и хвалил, что у нее неплохо получается рулить. А когда ветер стихал и они спускали паруса и включали двигатель, на борту тоже было восхитительно: шкипер врубал автопилот, кораблик плыл сам собой, и можно было загорать на палубе или, обвязавшись веревкой, плыть в восхитительно теплом море за кормой…

И еще Ассоль нравилось швартоваться в какой-нибудь тихой гавани. Она никогда раньше не представляла, что парковка на яхте требует стольких слаженных усилий всего экипажа. Ей обычно доверяли опускать якорь – оказывается, объяснил ей Жиль, плавсредство на месте удерживает не сам якорь, а вся тяжесть улегшейся на дно цепи. Поэтому отдавать (и выбирать) якорь следовало, строго подчиняясь командам капитана – чтобы цепь, не дай бог, не перепуталась с цепями других яхт. Двое остальных матросов – Мадлен и Жан-Пьер – в то же самое время с кормы отдавали на причал концы – швартовые веревки – и попутно с помощью кранцев – больших резиновых шаров – страховали корпус лодки от столкновения с запаркованными рядом суднами.

По прибытии в новый порт или марину (так называли стоянки для яхт) экипаж с облегчением скидывал с себя теплые и просоленные куртки и, по традиции, выпивал на палубе по банке пива. Потом спускали трап, и Жиль объявлял: «А сейчас увольнение на берег и время для разграбления города – до девяти утра».

Однако на деле французы – как и прочие яхтсмены – оказались людьми мирными. Городов в буквальном или даже переносном смысле никто не грабил. Просиживали часами в тавернах, покупали сувениры, осматривали достопримечательности (если таковые на очередном острове были). Заправляли танки (то есть баки) своей посудины пресной водой, подзаряжали береговым электричеством аккумуляторы.

Девушка – русская? Ассоль? – была как все. В компании французов ела жареные кальмары и фету в тавернах. Ездила на такси обозревать местные красоты – а посмотреть чаще всего находилось что. На одном острове был необыкновенный пляж с черным песком, на другом – причудливые скалы, сплошь из пемзы, на третьем – могила Гомера. И Ассоль наслаждалась путешествием: глазела на достопримечательности, попивала в компании спутников узу и домашнее винцо, восхищенно наблюдала за нереально красивыми морскими рассветами и закатами…

Но одновременно, исподволь, она ждала. Ждала – что вдруг она прозреет. К ней вернется неведомо почему исчезнувшая память. Ждала – что они прибудут на тот остров – явно здесь, в Греции, – где живет человек, по-прежнему снившийся ей каждую ночь. Мужчина, который, как ей казалось, владеет ключом от ее тайн…

Удивительно, но ни один из парней – ни Жан-Пьер, ни Жиль – не пытался ухаживать за ней. А ведь у молодых людей с Мадлен (француженка не соврала) и вправду не было интима – на тесной яхте ничего не скроешь. И галлы, все трое, похоже, и впрямь оказались просто друзьями. И еще Ассоль заметила: она нравится Жан-Пьеру, но… тот не делал ни единого шага ей навстречу. Не предпринимал ни малейшей попытки сблизиться. Почему – девушка не понимала.

Однажды она подслушала разговор между парнями. Беседа шла на французском, оба они считали, что этим языком русская не владеет. Она и в самом деле знала наречие галлов плоховато, но кое-что, с пятое на десятое, все же понимала. И то, что спросил Жиль у Жан-Пьера, она разобрала:

– Почему ты наконец не начнешь ухлестывать за русской?

А тот ответил примерно так:

– Я не привык смешивать любовь и работу.

Странно: значит, она была для Жан-Пьера – работой? Какой еще работой? Почему? А может, она просто неправильно истолковала его слова?

Но как-то во время штилевого перехода произошло следующее – и уж тут не могло быть никаких «трудностей перевода», русская видела все собственными глазами. Автопилот вел лодку заданным курсом, они вчетвером мирно загорали на палубе и лишь иногда посматривали на горизонт: не идет ли какой теплоход встречным курсом. И вдруг откуда-то снизу, из кают-компании, загудел сигнал тревоги. Жиль, загоравший на корме, лениво сказал Жан-Пьеру:

– Кажется, что-то с генератором. Проверь, пожалуйста.

Сам он на всякий случай заглушил двигатель. Яхта легла в дрейф.

Жан-Пьер метнулся по трапу вниз. Русская тоже решила спуститься в трюм, в свою каюту. Раз они дрейфуют, самое время взять полотенце и искупаться… Выходя из каютки, краем глаза заметила: француз отвинтил шурупы, которыми крепился палубный настил, и снял верхнюю часть переборки. Внизу обнаружились какие-то электрические механизмы. Парень что-то подкрутил, и сигнал тревоги умолк.