Голос крови - Елена Арсеньева

Нет, само собой, Светлане это очень нравилось! Однако втихомолку она признавала правоту того мудреца, который советовал мужчине, входя к женщине, брать с собой плеть. Человеку вообще, любому человеку избыток свободы вредит, пьянит и дурью голову забивает, а уж женщине-то в первую очередь! Светлана в те времена как раз начала работать художником по костюмам в местном Театре комедии. До этого она несколько лет просидела, глуша свою неуемную фантазию, на месте помощника главного модельера местного же Дома моделей, который больше напоминал скучное КБ, оттого и развалился вскорости. Жизнь в театре была совершенно другая, фантазии Светланы здесь дали полный простор, ее разработки имели шумный успех, главреж, худрук и все прочие главы и руки были от нее в восторге, жизнь бурлила шумным водоворотом: премьеры, бенефисы, поздние ужины, необременительный флирт… Ну и, как можно догадаться, однажды в этот водоворот Светлану затянуло очень серьезно.

В Нижний в Театр комедии перевелся один молодой режиссер из Красноярска. Звали его Геннадий Говоров. Сам-то он был родом из Нижнего, здесь и учился в свое время в театральном институте, потом уехал Сибирь покорять и, что характерно, покорил! Теперь постарели и стали болеть родители; Геннадий с удовольствием вернулся к родным пенатам. На Нижний он взирал почтительно, как на третью столицу империи, нижегородскими женщинами восторгался, Светланиными фантазиями упивался, от ее легкомысленных кудрей и широко расставленных глаз опьянел и одурел, и, хоть она была чуть ли не на пятнадцать лет старше, рядом с ней, тонкой и легкой, Геннадий, этот здоровенный парнище весом под сто кило и ростом под метр девяносто, ощущал себя могучим дубом. А она была его веточка… Ночка стала Веточкой, причем с большой охотой.

Бедного Вячеслава, к сожалению, пришлось оставить. Ну что делать, любви втроем не бывает… Впрочем, он уже давно понял, откуда и куда ветер дует, и был к разводу внутренне готов. И все же прощанье вышло ужасно печальным. К своему изумлению, Светлана обнаружила, что даже больше, чем от разлуки с ней, Вячеслав страдает от разлуки с Олегом. Однако тут сын в первый раз проявил характер и сказал, что с папой Славой – он с первого дня так звал Вячеслава – прощаться не собирается. Первое время Олег жил фактически на два дома: у матери с новым мужем ночевал лишь иногда, а после школы бежал к папе Славе. И так продолжалось почти до десятого класса, пока однажды Вячеслав не получил телеграмму о том, что его сестра с мужем, жившие на Урале, трагически погибли при крушении поезда, оставив дочь. Само собой разумеется, Вячеслав не мог бросить племянницу, единственное родное существо, на произвол судьбы.

Он съездил в Челябинск и вскоре вернулся вместе с тоненькой заплаканной девочкой, которую звали Алиной. Конечно, Светлана ее видела раньше, еще когда была женой Вячеслава, – видела раз или два, но не более того: Вячеслав с мужем сестры отчего-то не ладил, может, из-за футбола разругались, а может, из-за политических пристрастий. Все это была такая ерунда по сравнению с театром, считала Светлана, что никогда никаких подробностей родственных связей бывшего мужа в голову, что называется, не брала. Словом, Алину она раньше видела редко и то мельком, запомнила какого-то тоненького комарика – и впала просто в шоковое состояние, когда Олег однажды, спустя год или два, привел в гости тоненькую девушку с огромными черными глазами и невероятно блестящими смоляными волосами и сказал, что это – Алина. Голос его благоговейно дрожал.

Ну что девчонки после пятнадцати лет расцветают просто нереально – об этом еще Виктор Гюго в «Отверженных» писал, да Светлана об этом и по себе знала. Но такое преображение, как то, которое произошло с Алиной, трудно, вообще невозможно было представить! Девочка била наповал, сшибала в полете, и впервые Светлана заметила, что ее молодой и влюбленный супруг, который, кроме нее, никогда никого не видел, вдруг морально покачнулся. Да с каким креном!

Геннадий сделался суетлив и неуверен в себе, он начал бормотать что-то на тему нехватки красивых и талантливых актрис в театрах Нижнего Новгорода вообще, а в Театре комедии – в особенности, он стал воспевать профессию актрисы, которая дает женщине раскрыться во многих образах, выявить вполне свою внутреннюю сущность, которая, как правило, бывает погребена под тяжким спудом бытовщины… Ну и прочее в этом роде молол, от робости, так сказать, запинаясь…

Светлана ушам не поверила! Такое весьма распространенное понятие, как ревность, казалось ей прежде особенностью только мужчин… влюбленных в нее мужчин. Она обожала возбуждать ревность, это была очаровательная игра… – но вдруг поняла на собственном опыте, что это вовсе не столь уж приятное чувство. Не так уж оно щекочет нервы. То есть, честно признаться, ревность – это просто омерзительное ощущение! И мучительное…

Самое ужасное, что Светлана вдруг отчетливо поняла, что тридцатилетнему Геннадию семнадцатилетняя Алина куда ближе по возрасту, чем сорокапятилетняя жена…

С ненавистью смотрела она на Алину и вдруг, мельком оглянувшись на Олега, уловила такое же выражение в его глазах, устремленных на Геннадия. И если Светлана чувствовала себя безнадежно старой по сравнению с Алиной, то Олег ощущал себя мальчишкой рядом со зрелым и интересным мужчиной, вдобавок – театральным режиссером!

Как будто можно быть слишком молодым… а если и можно, то так недолго, что есть смысл перетерпеть!

Надев джинсы и черную курточку, а также кроссовки – на Рождественке ведь дорожные работы, неведомо, через какие колдобины там придется пробираться! – Ася отправилась в путь, на всякий случай – учитывая, что там все же опасное, еще Горьким воспетое «дно», – оставив дома сумку и положив в карман только деньги на маршрутку, телефон и носовой платок, и даже ключ не берет, а прячет в одно потайное местечко на площадке, которое известно только ей и соседке Маше – она тоже оставляет там свой ключ иногда. Файл с распечаткой Ася свернула трубочкой и держала в руках.

Сначала она хотела пойти пешком, через Лыкову дамбу, но вспомнила, что на пересечении Зеленского съезда и улицы Добролюбова тоже какие-то дорожные работы начались на трамвайных путях, там в темноте вообще неизвестно, как пройти, а мотаться в поисках пути по загадочным закоулкам бывших Дятловых гор – нет, спасибо! Лучше и в самом деле на маршрутке две остановки проехать. Наконец Ася добралась до Нижневолжской набережной, прошла каким-то переулком, с трудом форсируя зыбучие пески, воцарившиеся на месте Рождественской, и принялась отыскивать Крутой съезд.

А это не так просто – тут черт ногу сломит!

Ася была тут не слишком давно, весной, но улица тогда имела вполне презентабельный вид. Лаборатория тогда заключила договор с местной епархией – вернее, епархия заключила договор с лабораторией – на проведение анализов крови у учениц женской духовной школы при Строгановской церкви. У будущих матушек, будущих жен приходских священников. Это были не монахини, а просто девушки, которые желали получить образование и воспитание не светское, а практическое и духовное. Они были одеты значительно скромней, чем обычные старшеклассницы, все в платочках, никаких брюк и тем паче джинсов, юбки только ниже колена… При виде их Ася вдруг вспомнила, как после смерти Виталика зачастила в церковь, и вот на Славянской, в Трехсвятительской церкви, куда она по неопытности зашла в брюках, неприветливые монашки, неодобрительно поджимая губы, надели на нее какой-то черный фартук и только после этого разрешили купить свечку и пройти в храм. Отчего-то этот черный фартук, напоминающий покров на гроб, Асю так поразил, что она немедленно начала рыдать и успокоилась, только когда сняла с себя эту штуку. Больше она, само собой разумеется, в церковь в брюках не ходила.

Ну, надо думать, эти девушки, которые давно уже выбрали для себя будущую участь, о таких «мелочах» церковного обихода отлично знали.

Ничем, кроме скромной одежды, они от своих сверстниц не отличались, но Ася все равно посматривала на них с каким-то болезненным любопытством. Родители ее совершенно не были религиозны, Пасха в их доме отмечалась не как церковный праздник, а была просто поводом наготовить всякой вкуснотищи. Как у многих, впрочем. А эти девочки отлично знали, чего хотят, и такие вещи, например, как пост и соблюдение основных заповедей Божиих, были для них не экзотическим развлечением, не данью моде, а некоей потребностью – и духовной, и даже, очень может быть, физической.

Воспитательница, которая записывала девочек, сдавших кровь, в свою тетрадку, была мрачноватой, увядшей особой неопределенных лет. Отчего-то ее хотелось называть училкой. Функцию свою она расценивала исключительно как одергивающую, если вообще не карающую, и девушки пикнуть при ней не смели!