Дочь Генриха VIII - Розмари Черчилл

Мигуэль, казалось, и сам был близок к тому, что его сейчас вырвет, а лицо леди Шелтон приобрело цвет зеленого горошка. Зубы у нее громко стучали.

— Итак, мадам, если в будущем леди Мария падет жертвой искусного отравителя, вы, как глава дома, станете ответственной за это независимо от того, виноваты ли вы на самом деле или нет. И можете быть уверенной, что истинный преступник останется безнаказанным. А смертная казнь, увы, для женщин назначается так же, как и для мужчин, и применение ее к противоположному полу никого не волнует.

Несчастная женщина тоненько взвизгнула, и голос доктора Баттеза несколько смягчился:

— Не надо так волноваться. Вы никогда не угодите в этот котел, если будете следовать моим советам. Вам просто надо сделать так, чтобы каждая крупица еды, каждый кубок вина или эля, поднесенный леди Марии, сначала подавались вам. Ну разве это не простейший способ обеспечить ваше спасение от тех ужасов, которые я только что живописал перед вами?

Она смогла только пробормотать что-то нечленораздельное, сильно заикаясь.

— Значит, будем считать, что дело улажено к нашему обоюдному удовольствию. Я еще некоторое время позлоупотребляю вашим гостеприимством, чтобы побыть со своей пациенткой.

Он повернулся на каблуках и вышел, оставив ее наедине с собой, ибо Мигуэль тоже благоразумно последовал за ним, вытирая пот со лба.

— Надеюсь, что я запугал ее почти до потери сознания, — Доктор Баттез удовлетворенно потер руки. — Если она или кто-нибудь еще в этом доме были ответственны за это, то теперь наша прекрасная дама сделает все от нее зависящее, чтобы предотвратить повторную попытку, опасаясь за свою шкуру.

— Мы не знаем наверняка. Мы можем только подозревать.

Англичанин пожал плечами.

— Разве можно ошибиться, чувствуя крысиный дух под самым носом? Вы останетесь со мной?

— Нет. С вашего разрешения, я вернусь в Кимболтон, — быстро ответил Мигуэль. Ему хотелось как можно быстрее выбраться из этого тумана интриг, пока они не бросили свою тень и на него.

— Королева… я хотел сказать, вдовствующая принцесса… с нетерпением ждет новостей.

— Ни в коем случае не рассказывайте ей всего! Скажите ей, что я остался с ее дочерью. Она обязательно поправится, и я искренне убежден, что ничего плохого с ней больше не произойдет.

Той же уверенностью было проникнуто и его письмо к обезумевшему от неизвестности Чапуизу. Доктор Баттез нагнал на леди Шелтон такого страху, что, хотя это и было слабым утешением, теперь он был твердо уверен: какое бы оружие ни было направлено в будущем против леди Марии, яда среди него не будет до тех пор, пока она будет жить под этим кровом.

Глава четвертая

Выздоровление Марии шло медленно, что объяснялось ее душевными страданиями. В течение многих недель она пребывала в состоянии напряженного ожидания. Ее нетерпеливая душа, устремленная только вперед, уже проскакивала в диком галопе эти пятнадцать миль до реки, взбиралась на борт корабля, шедшего под императорским стягом. Она слышала постепенно замирающие вдали голоса ее преследователей, по мере того как могучий корабль прокладывал свой путь через Ла-Манш, а она всматривалась вдаль, в новую жизнь на свободе среди родни ее матери.

Теперь же, когда она недвижимо лежала в постели, все, что она могла слышать, это был похоронный звон по ее блестящей мечте; перед ее глазами маячила только мрачная тюремная дверь, которую захлопнули у нее перед носом и заперли. Ибо она не сомневалась, что все это было только временной отсрочкой. Ее болезнь была вызвана намеренно, чтобы закрыть любую возможную лазейку для побега. Шпионы ее врагов оказались более искусными, чем агенты Чапуиза, и в будущем ее будут стеречь с еще большим тщанием, чем прежде. Ей теперь не помогут ни изворотливость ума посла, ни дружба кузена. Она слишком долго жила с ожиданием, что ее отравят, это чувство стало ей привычным, и, когда такая попытка была предпринята, она даже не очень удивилась.

А направляла все это чья-то рука издали. Анны или Кромвеля? Шансы здесь были равны, ибо одна страстно желала ее смерти, а другому пришлось бы отвечать головой, удайся ее отчаянная попытка побега.

Размышления Марии были прерваны появлением доктора Баттеза. Обеспокоенный ее апатией и, естественно, ничего не подозревающий о ее истинных причинах, он попытался расшевелить ее на свой грубоватый манер.

— Где же ваше хваленое присутствие духа, леди Мария? Я так часто слышал, как им восхищались, но обнаружил, наоборот, прискорбное его отсутствие.

— А у меня есть причины веселиться?

— Причин более чем достаточно: хотя бы то, что вы остались живы, а не лежите в гробу.

Голос у него был гораздо добрее тех слов, которые он произносил, и все, что копилось в душе Марии, прорвалось наружу:

— И сколь долго еще мне будет удаваться не угодить в этот гроб, благо, на самом верху явно есть некто, кому, похоже, не терпится поскорее уложить меня в него? О, вы можете попробовать утешить меня обманом, но я-то знаю, что моя болезнь имела не естественные причины!

Доктор Баттез предпочел промолчать. Подтверждать ее подозрения было бы неразумно, но честь не позволяла ему и отвергнуть их. Инстинкт подсказывал доктору, что палец Марии обвиняюще нацелен на ее мачеху, и в Англии было немало людей, которые шептались между собой о том, что королева Анна не остановится ни перед чем, чтобы избавиться от той, кого она считала своим смертельным врагом. И все-таки в глубине души доктор Баттез с большой неохотой считал эту чернобровую молодую женщину потенциальной убийцей. Как верноподданный своего короля, он с большим уважением относился к первой жене Генриха, но, когда он встречал при дворе вторую и заглядывал в бархатную глубину ее глаз, вслушивался в слегка хрипловатую соблазнительность ее голоса, доктор Баттез вдруг ловил себя на том, что ему очень хотелось бы встретить ее еще в те времена, когда она была девушкой, и чтобы ему было лет двадцать пять против ее двадцати. В такие моменты он прекрасно понимал короля, пренебрегшего общественным мнением и порвавшего со старой церковью ради такого очарования. Почувствовав себя виноватым, доктор поспешил отвратить свои мысли от этого обворожительного образа и обратить их на хрупкую девушку, лежащую перед ним.

— Леди Мария, вам не следует и дальше питать эти… предрассудки, пока они не приняли формы ночных кошмаров. Какова бы ни была причина вашей болезни, теперь вы поправляетесь. Это я могу сказать вам совершенно точно. И вам нечего больше бояться, ибо я предпринял необходимые шаги, чтобы обеспечить вашу безопасность в будущем.

Безопасность! Марию охватил дикий смех. Великий Боже, что за издевательство! Единственной гарантией ее безопасности было бегство из страны до того, как ее заставят принять эту ужасную присягу. Да, теперь она будет ограждена от возможной попытки отравления, но только для того, чтобы предпринять последнюю короткую прогулку в Тауэр. Ее смех стал уже совсем истерическим, и доктор Баттез только вздохнул, щупая ее трепещущий пульс.

— Вам нужен лучший врач из всех возможных, чтобы вернуть вам здоровье. Если бы вы могли быть с матерью…

— О, если бы я могла! Если бы я только могла!

Смех Марии перешел в рыдания, и Баттез безуспешно пытался успокоить ее. Только после того, как он пообещал похлопотать перед королем об этой уступке, ее истерика начала затихать.

Но, когда он вернулся ко двору, его вызванные самыми добрыми чувствами зерна благих намерений попали на каменистую почву. Мигуэль де ла Са, возбужденно говорливый, излил перед ужаснувшейся Екатериной всю историю подозрительной болезни Марии. Обезумевшая от горя — ибо разве Чапуиз не предупреждал ее именно о подобной опасности, — королева отбросила свою гордость и чувство собственного достоинства и написала поспешную записку Генриху.

«Я смиренно умоляю Вас проявить Вашу безмерную доброту и позволить нашей дочери приехать ко мне хотя бы на время, чтобы я могла уложить ее в свою постель и понянчить собственными руками. Я обещаю, что она будет со мной в полной безопасности, и верю, что смогу больше чем наполовину вернуть ей здоровье и веселость».

После того как Екатерина отправила записку, она горячо и долго молилась о том, чтобы король смог забыть все разногласия между ними для блага Марии. Или же влияние этой женщины опять перевесит? Но горячих протестов Анны даже не потребовалось, чтобы ожесточить сердце короля против этой просьбы. Недавно Чапуиз сказал ему: «Кого многие боятся, должен бояться многих», — и настроение Генриха в эти последние дни отличалось подозрительной настороженностью. Его теперь мало тревожила враждебность папы или императора. Вместо этого его львиный взор обратился к собственному логовищу и заметил повсюду тревожные признаки неповиновения.