Raw поrно - Татьяна Недзвецкая

Но этот город был напоен тайными желаниями, и я, превозмогая робость и страх, — чувствовала это. Мне казалось, что за плотным психозом поверхностного есть пузырчатая, тонкая пленка чего-то настоящего, манящего, чуточку развратного (а быть может, и не чуточку…).

Он увидел меня, когда я, презрев подземные переходы, с немалым риском для жизни осуществляла переход проезжей части Тверской. Его позабавило. Еще бы! «Выживет, обязательно познакомлюсь!» — пронеслось у него в голове. Лавируя между машинами, гудящими с негодованием, я, перепуганная, наконец-то добралась до незнакомца, который с едкой ухмылкой и любопытством наблюдал за моим путешествием.

Поравнялась с ним и короткий, ничего не значащий бросила на него взгляд. Вскользь подумал: «Она меня не заметила, я был для нее ничем не примечателен. Посторонний, наблюдатель, не имевший отношения к ее жизни».

Я прошла мимо него неторопливой походкой. День был летним. Теплым и душным. Пасмурным и хмурым. То и дело редкие крупные капли собирались грянуть ливнем, но, будто пугаясь, вновь прятались. Небо ожидало какого-то особенного часа, потому никак не могло решиться на поступок.

Внезапно и разом безо всякого предупреждения (лишь несколькими мгновениями привычный городской шум стал глуше), безо всякого там «грома и молний», даже не капли, а целые струи теплого летнего ливня обрушились на город. Тверская, что была такой многолюдной, разом стала пустой: все прохожие попрятались под козырьки крылец, подъезды, вывески, кафе и магазины. Одна я продолжала свое, неизвестно куда нацеленное, путешествие. Моя дешевая белая юбка насквозь промокла.

«Сумасшедшая», — думал он, меня догоняя. Я обернулась — тонкими лучами от сосцов расходилась мокрая ткань блузки.

Ни удивления, ни злости не отразилось на моем лице. Мокрые пряди волос прилипли к щекам.

— Вы не боитесь простудиться?

— Не боюсь, — только и всего, что я ему ответила и собралась идти дальше, но замешкалась и улыбнулась.

«Смуглое лицо, карие глаза, тонкая и беззащитная шея. Стояла предо мной, раздетая теплым летним ливнем. Вся одежда хоть и была на тебе, но была лишь призраком и ничего не скрывала от моего взгляда», — позже, срывающимся голосом, словно стыдясь внезапного приступа романтизма, делился он впечатлением от нашей первой встречи.

— Как тебя зовут? — спросил он.

Я ответила и почему-то не спросила его имени.

Мы пошли дальше вместе: я — нареченная, он — безымянный. Ливень кончился так же внезапно, как и начался. Постепенно улица стала заполняться людьми, что в отличие от меня и моего спутника были сухими (крылечки, подъезды, кафе и магазины — уберегли горожан от влаги). Я в мокрой своей одежде на фоне сухих и успешных горожан казалась жалкой. К тому же вид мой постепенно стал вызывать недовольство старушек и насмешки подростков. Я, проникаясь ханжеством прохожих, густо покраснела. Шла, опустив голову.

— Мне неловко. Как-то… — сказала я.

— Я живу рядом. Мы можем зайти ко мне.

— Там ты пообсохнешь, — предложил он.

— Ага, прям счас! — грубо ответила я. Но тут же осеклась.

— Я, правда, не думал ничего такого, — сказал он.

В тот вечер мне некуда было податься, никто меня не ждал. Он постелил мне в соседней комнате. В тот вечер он меня не тронул. Бессонно ворочался, прислушивался к сонному моему дыханию.

«Взять да и наброситься на нее прямо здесь, прямо сейчас. Изнасиловать, зажав ей рот ладонью, а там будь что будет!» — подумал и наконец-то заснул.

Когда я проснулась, он еще спал. Тихонько, передвигаясь на цыпочках, я оделась, съела булочку с сыром — как следы преступления оставила грязный ножик, крошки на столе и кусочек мякиша, со слабыми отпечатками зубов.

Прошло около трех месяцев, и он почти перестал обо мне думать. Лишь изредка вспоминал мои соски, что так упрямо натягивали ткань мокрой блузки. Работа и регулярный секс с покладистыми и многочисленными московскими красавицами занимали его пустоту.

Сентябрьским днем он, войдя в свой подъезд в обнимку с какой-то весьма перезрелой шлюхой, увидел меня. Я сидела под дверью его квартиры. Представьте себе, миленькое мое заявление: «Здрасьте! Мне негде ночевать». Полное вранье с моей стороны, но зато эффективное. Шлюхе он, смутившись, объяснил, что я есть его блудная незаконнорожденная дочь, и вместе с ней, оказавшейся весьма отзывчивой дамой, потратил около двух часов, прежде чем нашел мне пристанище, которое мне на фиг не было нужно.

Почему он в ту ночь опять не решился? Точный ответ на этот вопрос предоставить сложно. Демонстрировал остатки порядочности перед шлюхой? Вряд ли. Вера ли в мою непорочность либо желание себя потомить двигали им? Сомнительно… Быть может, уверенность в том, что я так беззащитна и он может поступать со мной так, как ему заблагорассудиться? Вот это скорее всего…

Через три недели повез меня на Корсику, где снимал просторный дом и где весь летний сезон толпилась целая стая его друзей-товарищей и прочих прихлебателей. Временем на отдых он не располагал, потому через день он вернулся в Москву, оставив меня в компании бывшего школьного приятеля — Леши, — у него были серьезные проблемы с психикой, но, как многие недоразвитые, он был добрым малым, к тому же был предан. Водителя, двух малолетних детей (два года — мальчику Петьке, пять лет — девочке Ане), няньки, удовлетворявшей свою похоть с вышеупомянутым водителем, сварливой мамаши, исподтишка приглядывающей за всеми и знавшей все обо всех. Как я приживусь в этом сообществе, его не заботило. Он считал, свой поступок — отправить бедную девочку в теплые края на полный пансион — не самым плохим.

Вернулся недели через три. На этот раз он рассчитывал пробыть на Корсике подольше. Едва он принял радостные вопли, объятия и поцелуи от Пети и Ани и окунулся в атмосферу своего корсиканского дома, то понял, что я за все это время так ни с кем и не сдружилась и держалась особняком. Мамаша его, улучив минутку, отозвала в сторонку, ничуть не стесняясь того, что я все неплохо слышу, начало ему выговаривать: «Кто это такая да растакая? Нелюдимая и злобная тварюжка!» Хватило ли ему мозгов догадаться, что я слишком застенчива и попросту не знаю как себя вести в чужой компании, или привычным были подобные замечания от родительницы? Не знаю.

Краем уха вслушиваясь в наговоры по мою душу, я сидела в кресле в гостиной и с усилием делала вид, что заинтересована замусоленным журналом, который пребывал на столике не менее месяца и в подобные неловкие для меня минуты немало меня выручал.

Забыла сказать главное — он приехал не один. Взял с собой свою давнишнюю подругу Таню. Ему нравилась искренность, с которой Таня нечасто (в этом была его вина, а не ее), но всегда так искренне, без каких либо ухищрений, но с неподдельным жаром-пылом, ему отдавалась. Что же касалось манер — вот уж кто-кто, а Таня знала, как себя вести, при желании могла завоевать симпатии кого угодно. Потому уже через пару часов пребывания Тани на Корсике она весело и непринужденно щебетала с его сварливой мамашей. Та не выпускала из рук привезенную ей в подарок Таней сумочку, лучилась улыбкой и была в полном восторге от новой гостьи.