Raw поrно - Татьяна Недзвецкая

В поисковике набираю фамилию, вернее псевдоним, под которым вышла книга Виктора. Об этом он мне сообщил еще в переписке. Ага, вот сайт, вот выдержки из книги, предупреждение: данная книга не рекомендуется для тех кто младше восемнадцати, так как содержит эротические сцены и сцены насилия — замечательно, именно это мне и интересно!

С первых строк мне становится ясно, что я столкнулась с классическим образцом мужского творчества. Драматическое повествование о жизненных перепитиях некого Никиты, он был здесь главным действующим лицом и, несомненно — альтер-эго автора. Он был настоящим героем и отличался не только мужественной физией, но в отличие от остальных многочисленных уродов морально-этическими и прочими нравственными качествами. Обитать же он был вынужден в прогнившем и протухшем городе Москве. Никита мужественно, вооружаясь злобным матом, продирался по пробкам города, пробовал пройти в модные ночные клубы — с переменным успехом действия эти у него получались. Он томился ожиданием по настоящим чувствам, задыхался от мировоззренческой узости окружающих — ненавидел всех: всех считал лишь быдлом и стаей, короче, трали-вали, стандартный набор. В перерывах же между этими занятиями герой сей пребывал на спецслужбе (ого!). Именно там он встретил наконец-то девушку своей мечты — Маришу, которая «была в соответствии со вкусами Никиты, а он был приучен только на голливудский стандарт». Но в отличие от остальных Мариша не была безмозглой заезженной московской телкой, у которой в мыслях только бабки и тряпки, а была милой и покладистой, умной, принципиальной и порядочной. К тому же Никита не раз замечал, что рассказы его она слушает так внимательно, что даже открывает свой «прелестный ротик». В принципе на этом месте чтиво это можно было и оставить, но я решила пойти до конца.

Лучше бы мои глаза лопнули до того момента, прежде чем я начала читать описание эротического действа, что происходило в джакузи. Пизду героини автор именовал словом «прелести»: «прелести Мариши нежно коснулись воды, и у Никиты закипела кровь». Хуй у героя был необычный: он был с мозгами — «достал обезумевший от возбуждения орган мужской гордости». Остальные же конечности были названы уменьшительно-ласкательно: глазки, спинка, ножки, пальчики, а груди — два прелестных бугорка. Суммируя эти данные, получалось следующее: «Мариша выгнула спинку, Никита, разогнав пенку водой, плеснул водой на два ее прелестных бугорка, она закрыла глазки и приоткрыла ротик, он раздвинул ее ножки, вошел в ее прелести своим органом мужской гордости и включил максимальную скорость…»

«Ну что ж, — подумала я, — себя он видел рыцарем и искал для себя благородную даму». Увы, мечтаний и надежд Виктора я не оправдала, зато теперь одним хреновым писакой было меньше. С праздником в душе, я выхожу со страниц виртуальной книги теперь уже покойного писателя. Аминь!

СОБАЧЬЯ ПОКОРНОСТЬ

Нахожу пульт от телевизора. Включаю. Смотрю передачу о всемирной поп-звезде. Друзья, коллеги, все те, кто сталкивался с ней, наперебой вещают о том, сколь многого она добилась и какая она умница. Я не умница. Я не добилась ничего и ничего добиваться не собираюсь: «нет ничего более развращающего, чем маленький, но стабильный доход», — кто-то из философов эту мысль изрек. Жизнь моя — хорошая иллюстрация этому постулату. Мой образованный, мой умница отец, словно стирая вину за безразличие к моему воспитанию в детстве, позаботился не только о жилище в столице (когда мне было пятнадцать — он купил мне квартиру), но и о небольшом ежемесячном доходе, что получаю я, невзирая на бескрайнее мое безделье.

Денег этих — не много, их хватает ровно настолько, чтобы я могла не голодать и от случаю к случаю покупать себе недорогие шмотки. Конечно, я могла бы потратить все — разом, но тут проявляются мои благоразумие и трусость. Таков уж мой характер: не поверите, но в данном деле медленное тление я предпочитаю яркому огню. Утешением и даже манией величия меня наделяет знание, что подавляющему проценту живущих подобная денежная сумма (а то и меньше) достается за месяц неинтересной, ненавистной, ублюдочно-скучной работы.

Обеспечивая меня этим минимумом, отец не предполагал, что я буду существовать лишь на то, о чем он столь великодушно, в благом порыве позаботился. Он мечтал, чтобы я училась, чтобы я стремилась, добивалась, участвовала в борьбе за выживание. Мне бы двинуться дальше, используя свою базу как пособие, мне бы стать писателем, актрисой, режиссером. Да мало ли кем возможно стать, имея желание? Но мне с ранней юности стало ясно, что я не стану тратить свои жизненные силы на такие глупости, как удовлетворение тщеславия. Мне никому и ничего совсем-совсем не хотелось доказывать. Мне было безразлично, что делаю и в какие места — модные или нет — я хожу. Вернее — не хожу. Безразличием своим я частенько ставила не знавших меня в недоумение: «Как вы, такая красивая, и не были там-то, не участвовали здесь?» — «Да, не участвовала и не ходила, потому как это мне было неинтересно, а потому я и посчитала это для себя ненужным». Я не хотела самоутверждаться, менее всего мне нужно было кому-то что-то доказывать. Какая разница? Я просто есть и этого — довольно.

Я донага раздевалась перед зеркалом. Я смотрела на свое отражение: я видела прекрасные ноги, руки, грудь, живот. Мое предназначение — быть созданной для любви. Вот о чем говорило мне отражение. Это то единственное, ради чего я хочу жить. Ради чего я готова тратить свое время, душевные и физические силы. Но именно на этом поприще из-за тупых и нерадивых особей человеческих, неготовых принять мою любовь, у меня всегда случался сбой.

Все, что было однажды, — будет всегда… Все, что происходит в самый-самый первый раз, не забывается… Ни-ког-да… Особенность защитной системы организма: чтобы быть готовым отразить агрессивное вторжение внешнего, надо помнить. Краеугольные камни первого полового акта и первой любви.

Москва была чужой. Она казалась мне запутанной и бескрайней. Изгибы улиц напоминали мне кольца затаившейся змеи. И одновременно город этот был для меня муравейником — ограниченным и тесным. Я задыхалась, как запертый в каморке больной клаустрофобией, и одновременно терялась, как хлебная крошка на полу заводской столовой. Неуютным этим ощущениям немало способствовало то, что горизонт Москвы не оголен, как я к тому привыкла, прожив детство в родном приморском городишке. Горизонт Москвы был и есть скрыт серыми крышами высотных домов и редкими острыми шпилями башен. Запах моря в Москве отсутствует напрочь, и если улица узка и резко уходит вниз, то это не значит, что она упрется в прибрежный песок, как я к тому привыкла. От непривычного мне большого количества людей Москва казалась мне хаотичного рисунка гигантской мозаикой.