Легкое поведение - Линда Джейвин

В его мысли ворвался голос Мэй:

— О чем ты думаешь?

Он покачал головой:

— Просто о том, что это было… интересное время. Но возвращаясь к нашему разговору — если время от времени люди разрушают монументы, не забывай, что они же их и строят.

— А слезы одной женщины могут все это уничтожить, — заметила Мэй. — Вчера мы с миссис Рэгсдейл были в Храме Целомудренной вдовы на горе Феникс. Местный гид поведал нам историю о том, как муж леди Менг-Чанг был похищен в их первую брачную ночь и отправлен на строительство Великой стены. Так и не дождавшись его к началу зимы, Менг-Чанг собрала теплую одежду и отправилась на поиски. К тому времени как она нашла его, он был уже мертв, а его кости замурованы в стену. Менг-Чанг долго плакала, и от ее слез потемнели небеса, земля почернела, и стена, протянувшаяся на восемьсот миль, осыпалась, превратившись в груду камней. Услышав об этом, император приказал убить ее. Но когда Менг-Чанг привели к нему и он увидел, как она красива, ему захотелось взять ее в жены. Она потребовала, чтобы сначала он достойно похоронил ее первого мужа. Как только император сделал это, женщина прыгнула в море и утопилась. Из воды поднялись два камня — ты их можешь увидеть, — ее могила и надгробье. Почему ты улыбаешься?

— А еще говорят, что леди Менг-Чанг появилась на свет из тыквы и сразу в виде маленькой девочки. Это всего лишь местная легенда. К тому же там говорится, что, хотя император и не заполучил леди Менг-Чанг в жены, ему все-таки удалось объединить страну, стандартизировать систему письменности и вплотную приблизиться к введению единой валюты — то есть, собственно, сделать Китай таким, каким мы его видим сегодня. И он заново отстроил этот участок стены.

— Может, и так. Но я думаю лишь о том, что леди Менг-Чанг была молодой и красивой и едва знала своего мужа, когда его забрали. Я бы уж точно не стала топиться. Во всяком случае, из-за мужчины, с которым даже не переспала.

— А из-за того, с кем переспала?

— О, милый. Что за вопрос?!

Ему захотелось обнять ее, но она о чем-то задумалась.

— Боюсь, миссис Рэгсдейл скоро встанет и позовет меня завтракать. Наверное, нужно было оставить ей записку.

— А у нас с Дюма билеты на утренний поезд в Пекин.

— Я буду тосковать по тебе, — вздохнула Мэй. — Обещай, что приедешь ко мне в Тяньцзинь, как только сможешь. Чем раньше, тем лучше. И еще обещай, что будешь писать. И часто думать обо мне.

— Обещаю, обещаю, обещаю, — дал обет Моррисон.

Глава, в которой Моррисон размышляет о природе обещаний и романтике и вновь убеждается в некомпетентности Грейнджера

— И что в ответ пообещала тебе она? — спросил Дюма, как только поезд отошел от заставы Шаньхайгуань.

— Ничего, — ответил Моррисон. — Как и следовало ожидать. У женщин всегда больше причин для беспокойства, потому они и требуют с мужчин обещания, по крайней мере поначалу. Ведь мужчины легко и быстро переключаются на другой объект внимания. А женщинам требуется время, ну и определенный статус, чтобы обучиться предательству. Полезную роль в этом смысле играет институт брака, поскольку он пробуждает в женщине интерес к изменам.

— Ты неисправимый циник.

— На самом деле романтик. Но я бы назвал свой взгляд на человеческую природу скорее реалистичным, нежели циничным. — Моррисон выглянул в окно. — Должен признать, я сильно увлечен ею. Она просто находка, в ней столько жизни, огня.

— И десять миллионов золотом в придачу.

— Ну и кто из нас циник?

— Только не я. Так же, как и ты, я всего лишь реалист.

Моррисон закатил глаза, но упоминание о богатстве Мэй произвело на него большее впечатление, чем он рассчитывал.

— Ага, вот и Куан с нашим чаем.

Вырвавшись из горных ущелий, поезд пыхтел по равнине. Снега на полях уже не было. Проклюнувшиеся из земли ростки чеснока тянули к солнцу свои нефритовые головки. Из труб фермерских домиков вился дымок, на крышах в плоских плетеных корзинах грелись початки кукурузы, из-под карнизов свисали связки китайской капусты. Несмотря на холода, крестьяне не прекращали свой тяжкий труд. Соломенным хлыстом мужчина погонял осла, который еле тащил за собой тележку, доверху набитую кукурузными стеблями. Взмахивая тяжелыми молотками, его односельчане дробили камни, добывая гравий. На заднем дворе девушка, семеня перевязанными ножками, разбрасывала зерно для кур.

Моррисону вдруг показалось нереальным, что далеко отсюда, на западе, по ту сторону Бохайского залива, на суше и на море бушевала война. И что он провел эту ночь — и утро — в столь интимной обстановке, да еще с таким очаровательным созданием.

— Твоя мисс Перкинс определенно редкий экземпляр, — заметил Дюма. — Ее стиль и манеры напомнили мне Алису Рузвельт, чей отец однажды сказал, что может быть президентом Соединенных Штатов или следить за Алисой, но заниматься одновременно тем и другим он не в силах. Я бы нисколько не удивился, если бы по примеру мисс Рузвельт мисс Перкинс прямо в одежде прыгнула в бассейн или начала палить в воздух из пистолета, чтобы развлечь компанию, окажись у нее под рукой бассейн или пистолет.

— Ты прямо-таки помешался на мисс Перкинс, — проворчал Моррисон. — Пожалуй, это у тебя наклевывается роман.

— Ты шутишь.

— Ни в коем случае.

— Воn giorno!

Перед ними материализовался Гуидо Пардо, корреспондент газеты «Ла трибуна», и со средиземноморским энтузиазмом расцеловал обоих в щеки. Он только что прибыл из Санкт-Петербурга, где русские хвастали тем, что уже собрали стотысячное войско в маньчжурском городе Харбин, в пятистах сорока милях к северо-востоку от Порт-Артура. Каждый день они посылали в зону боевых действий подкрепление из пяти тысяч солдат. Правда, суровая погода создавала трудности, препятствуя успеху военной кампании.

— Что ж, хотя бы это радует, — сказал Моррисон.

Пардо еще больше порадовал Моррисона, когда привел новые доказательства некомпетентности его коллеги и «заклятого друга» Грейнджера. В Ньючанге Пардо довелось сразиться с Грейнджером на бильярде. За соседним столом играли русские офицеры. Грейнджер, хвастая «отменным» знанием русского языка, якобы подслушал их разговор, а потом заговорщически шепнул Пардо:

— Сорок пять раненых.

— В каком сражении? — невозмутимо спросил Пардо. Русский был его вторым языком.

— Не могу точно сказать, — сказал Грейнджер, и у него забегали глазки. — Похоже, в последнем.

— Я уж не стал говорить ему, что русские просто обсуждают cчет игры, — сказал корреспондент Моррисону и Дюма. — Buffone![9]