Мертвый ноль - Макс Фрай

– Чего именно вы испугались? – строго спросил Шурф. Он буквально светился готовностью прочитать Малдо столько душеполезных лекций о мужестве, необходимом всякому большому художнику, сколько понадобится, чтобы окончательно и бесповоротно его вразумить.

– Впервые за все время всерьез задумался, будут ли мои постройки хотя бы такими же долговечными, как обычные каменные и кирпичные дома. Вроде бы никаких причин сомневаться в их прочности у меня нет, но я все равно испугался: а вдруг этот дворец однажды просто возьмет и исчезнет? Станет истлевшей грудой хлама, который я в него превращал. Было бы очень жалко.

– Насколько мне известно, материальные объекты, созданные с применением Очевидной магии, можно считать даже более долговечными, чем обычные вещи. Причем я говорю «более долговечными», только потому, что называть их «вечными» мне не позволяет потребность всегда оставаться точным в высказываниях. Ученые до сих пор спорят, можно ли считать вечной хотя бы саму Вселенную, и я пока не определился, какую из сторон следует поддерживать в этой дискуссии, потому что аргументы обеих довольно остроумны, но недостаточно убедительны для меня.

Вот теперь я совершенно точно не перепутал бы слова Шурфа с собственными мыслями, даже если бы он по-прежнему оставался невидимым и пользовался Безмолвной речью. Потому что к таким сияющим вершинам занудства мне вовек не вознестись. Да он и сам далеко не каждый день так блистает, прошли те времена. Но сейчас, надо думать, способности моего друга обострил культурный шок.

Меня же культурный шок вверг в такое блаженное молчаливое оцепенение, что эти двое, хоть и были увлечены разговором, периодически косились на меня с явной тревогой: ты вообще еще жив? Я только вяло отмахивался: ловите свою удачу, пользуйтесь случаем, когда еще я вам за один вечер столько намолчу.

– Теорию-то я знаю назубок, – сказал Шурфу Малдо. – И согласно этой теории, все мои постройки должны простоять до конца времен, если не применять к ним специальной разрушающей магии, что по счастью, довольно непросто и строжайше запрещено законом. Так что мой страх абсолютно иррационален, в этом я отдаю себе отчет. Говорят, некоторые люди точно так же боятся за своих совершенно здоровых детей, возлюбленных и друзей: а вдруг случится несчастье? А вдруг прямо завтра заболеет? А вдруг всего через какие-то несчастные триста лет умрет? Чокнулся я совсем с этим дворцом, вот что. И ничего поделать с собой не могу.

– Ну, это далеко не худшая разновидность безумия для художника вашего масштаба, – неожиданно согласился Шурф. – Я бы даже сказал, отчасти полезная – для ваших современников и будущих зрителей. Лучше уж трястись над своими работами, чем следовать примеру Гриссы Шумары.

Услышав незнакомое имя, я встрепенулся:

– А это еще кто?

– Знаменитый поэт эпохи Короля Мёнина. Судя по отзывам современников, исключительный мастер. Однако составить собственное мнение о его творчестве нет возможности ни у меня, ни у других экспертов. Грисса Шумара был одержим удивительной идеей, будто стихи не должны переживать своего автора. Якобы это вредит то ли самому поэту, который рискует застрять между жизнью и смертью, каким-то невообразимым образом равномерно распределенным по своим стихам, то ли некоему гипотетическому общему пространству поэзии, привнося в него дыхание смерти. Я тщательно изучил обе версии и считаю их скорее поэтическими метафорами, чем рабочими гипотезами, хоть сколько-нибудь основанными на достоверном знании о природе смерти и текста. Но, к сожалению, Грисса Шумара принимал решение задолго до моего рождения и вынужденно обошелся без моих консультаций. Поэтому он наложил на свои стихи заклятие, на создание которого потратил немалую часть своей долгой жизни. И оно сработало таким образом, что в день смерти Гриссы Шумары сгорели все книги с его стихами, до последнего экземпляра. И все его рукописи и черновики. И даже личные письма совершенно посторонних людей, которые содержали цитаты из его стихотворений. Не сохранилось ни единой строчки. Когда многочисленные поклонники таланта Гриссы Шумары пришли в себя после такого несчастья и попытались восстановить его наследие по памяти, выяснилось, что и самопишущие таблички, и тетради сгорают, как только туда записывают хотя бы одну строку. Пробовали намеренно писать с ошибками, в надежде, что тогда заклятие не сработает, но это не помогло. Была идея уехать подальше от Сердца Мира, в идеале на другой материк и попробовать восстановить записи там, но воплотить ее на практике, к сожалению, не успели, потому что…

– Люди, которые помнили его стихи наизусть, тоже сгорели? – ужаснулся Малдо.

– Такого исхода многие опасались, но, к счастью, все-таки нет. Грисса Шумара не был кровожаден. Просто люди сперва постепенно и незаметно, а потом все стремительней стали забывать его стихи. В том числе признанные знатоки поэзии с профессиональной памятью, способной вместить не одну дюжину томов. Единственное, что в итоге уцелело – несколько любительских переводов на иррашийский язык. Но иррашийский язык, как вам обоим, полагаю, известно, был создан специально для торговых операций и деловых переговоров; переводить на него поэзию – задача, скажем так, нетривиальная. Неудивительно, что неизвестный переводчик не справился. Сохранившиеся переводы сделаны настолько грубо и неумело, что составить по ним хотя бы приблизительное представление о характере творчества Гриссы Шумары и особенностях его поэтического языка не представляется возможным. Это одна из самых печальных утрат за всю историю угуландской литературы. Особенно досадно, что в основе его лежит обычное суеверное заблуждение, недостойное творца такого масштаба. Все-таки невежество – первопричина всех бед.

– Ну, пока существует возможность построить Мост Времени, ничего не пропало, – легкомысленно заметил я.

– Да, я тоже так думаю, – согласился мой друг. – И уже составил список лакун в истории литературы, которые можно будет закрыть, когда я освою этот прием. Грисса Шумара там значится первым номером. С кого еще и начинать.

– Вот для чего на самом деле Древние изобретали Мост Времени. Все наши магические амбиции вместе взятые на фоне лакун в истории литературы – полная ерунда.

У сэра Шурфа Лонли-Локли есть одно воистину удивительное свойство: когда он не желает распознавать сарказм собеседника, он его не распознает, хоть стреляй. Вот и сейчас хладнокровно кивнул:

– Да, для серьезного исследователя этот метод действительно неоценим.

– Кто дрыхнет до полудня, пропускает все самое интересное, – сказал Мелифаро.

Его лоохи, расшитое позолоченными блестками, так невыносимо сверкало на солнце, что мне пришлось невежливо отвернуться от гостя, заявившегося ко мне с початым кувшином камры, пирогом от мадам Жижинды и свежайшими новостями из Дома у Моста. Говорю же, ближние постоянно меня подкармливают, хотя я не то чтобы бедствую. Впрочем, подозреваю, дело не в их щедрости и даже не в моем специфическом сиротском обаянии, а в крыше Мохнатого дома. Всех тянет сюда, как магнитом. Но ежедневно приходить в гости без всякого повода даже не слишком строго воспитанным людям в какой-то момент становится неловко. А пирог – вполне себе повод. Универсальный, на все случаи жизни повод – горячий пирог.

– Не все, а примерно четверть, – возразил я. – По моим наблюдениям, интересные события обычно бывают более-менее равномерно распределены по всему дню. Поэтому каждый, кто бодрствует не круглосуточно, пропускает четверть самого интересного, вне зависимости от того, когда предпочитает ложиться и вставать.

Мелифаро обычно довольно непросто сбить с толку, но мне это удалось. Он растерянно умолк примерно на две секунды. Блестящий результат: как если бы обычный человек полчаса потрясенно молчал.

– В последнее время ты стал совершенно невыносимым занудой, – наконец сказал он. – Кто тебя укусил?

Я задумался. Наконец честно ответил:

– Да хрен его знает, кто именно. Вокруг полно разных зубастых типов, за всеми не уследишь. Ты лучше рассказывай, что там у вас случилось. Какое такое «самое интересное» я пропустил?

– Первое пришествие новой начальницы Столичной полиции.

– Ого. Ее так быстро назначили? Бубутино прошение об отставке, насколько я знаю, попало к Королю только позавчера. Он, конечно, давно уже в курсе, но никаких действий в этой связи не предпринимал. Как и все мы, был совершенно уверен, что чары вот-вот рассеются, и Бубута вернется назад.

– Ну да. А по закону, кресло начальника Столичной полиции не должно пустовать вообще ни минуты. Сперва следует выбирать преемника, а уже потом отправлять в отставку действующего начальника. Так что не «быстро назначили», а, наоборот, слишком долго возились. Вчера леди Умата сдавала дела в замке Анмокари, а сегодня заявилась в Управление Полного Порядка. И первым делом пришла к нам знакомиться. Поблагодарить за помощь, которую мы все это время оказывали полиции, выразить надежду, что так будет и впредь; в общем, все, что на ее месте сказал бы любой достаточно вежливый человек. И – вот сейчас ты начнешь рыдать, что все пропустил! – принесла нам торт. Сама испекла. Говорит, по прабабкиному рецепту. А прабабка у леди была не простая, а настоящая лесная колдунья. Последствия налицо.