Чечня. Год третий - Джонатан Литтелл

Безопасность боевиков по-прежнему, конечно же, остается под большим вопросом. Кажется вероятным, что, пока Рамзан жив и остается у власти, никто их не тронет; русские делегировали Чечню Рамзану и позволяют ему свободно осуществлять его политику на уровне республики. Сам Путин с самого начала поощряет и поддерживает политику кооптации, начатую Кадыровым-отцом, к великому несчастью для военных и для тех чеченцев, которые в течение двух десятилетий оставались верными России и которые сегодня остались у разбитого корыта. Закаев в Лондоне довольно живописно рассказывал мне: «Наши бывшие оппозиционеры жалуются [русским]: “Как же так получилось, что мы воевали за вас, а вы отдали власть ичкерийцам?!” А [русские] отвечают: “Ничего. Нам легче будет брать их по кабинетам, чем бегать за ними по горам”. Так они думают». Но, похоже, он считает, что сейчас ситуация изменилась и русские, выпустив джинна из бутылки, не смогут так просто вернуть его туда. Как бы там ни было, царит нервозность, о чем свидетельствует следующий разговор Рамзана с одним бывшим полевым командиром боевиков; об этом разговоре мне сообщили в Грозном: «Если ты услышишь, что со мной что-нибудь случилось, малейший инцидент, бери ноги в руки и мигом в лес! Они вас всех убьют, если меня здесь не будет». Рамзан, конечно, заинтересован передавать такого рода слухи, чтобы убеждать бывших боевиков, что их выживание целиком зависит от него, и это к тому же один из способов держать их при себе. Но, возможно, ему нет особой необходимости слишком преувеличивать, и политика кооптации, как и все в Чечне, тоже держится на штыках.

Аллах акбар

Валид Куруев, вице-муфтий Чечни, принял меня как-то после полудня в пятницу в небольшом кабинете, расположенном на углу Большой мечети, где в тот день он проводил богослужение. Пока я ожидал его на удобном бархатном диване, проводя время в болтовне с одним из его охранников, бывшим полевым командиром, который рассказал мне, как в начале войны, в 1999 году, он вывел из Грузии одну французскую журналистку, – Куруев заканчивал давать советы по религиозным вопросам женщине, приехавшей из Урус-Мартана, которая была в чадре и в надетом специально по случаю длинном бесформенном платье, закрывавшим ее с головы до пят. Чуть раньше в тот же день я присутствовал на большой полуденной молитве. В радостном хаосе сотни мужчин и подростков стекались в мечеть через трое ее ворот; каждого из них обыскивали вооруженные охранники, а затем, рассеявшись, посетители мечети выбирали себе место в обширном зале или на балконах на втором этаже. Старики в высоких каракулевых шапках, с красивыми белыми бородами, заняли первый ряд – перед муфтием, который сидел по-турецки под михрабом [34] . Муфтий, Султан-Хаджи Мирзаев, – который сам раньше был повстанцем, вышел из леса в благоприятный момент, в 2003-м, и был назначен на свой теперешний пост в 2005 году – произнес перед молитвой проповедь строго на чеченском языке, не проронив ни слова по-русски; я расслышал лишь несколько имен – Масхадова, Доку Умарова; впоследствии Куруев разъяснил мне, что Мирзаев опять излагает официальную линию, говоря о большом заблуждении тех, кто отправляется в лес, чтобы присоединиться к шайтанам – врагам чеченского народа. (Эта проповедь – объяснил мне в Москве Олег Орлов – одна и та же для всей республики: каждую пятницу муфтият отправляет один и тот же текст во все мечети Чечни, и читать его обязательно.) Рамзан приезжает в последний момент, в окружении примерно 20 охранников. Он одет в очень простой синий драповый костюм, рубашка поверх брюк, и в тюбетейку без орнамента. Местный журналист, который часто сопровождает его в поездках, рассказал мне, что Рамзан меняет костюмы для каждого события, на котором присутствует, и что каждый тщательно подбирают для каждого конкретного случая: на сей раз мы явно видим семиотику религиозного смирения. Он располагается в центре, сразу за белобородыми стариками, а его охранники выстроились рядом с ним и за ним. Толпа совершает первую безмолвную молитву: движения не синхронизированы, каждый молится в своем ритме, громко шелестит одежда. Со второго этажа я наблюдаю за подростками: они молятся неловко, часто ошибаются в жестах, исправляют эти жесты, поглядывают на соседей, чтобы рассмотреть, как молятся те. Затем имам мечети, взойдя почти на самый верх своей очень высокой кафедры, читает вторую проповедь; Рамзан, стоя, что-то спокойно обсуждает с соседями. Последнюю молитву совершают строго согласованным образом: молодой имам, обладающий прекрасным контральто, поет речитатив в микрофон; одним движением спины сгибаются и вновь выпрямляются; в конце каждого аята [35] Корана все повторяют последний звук, эхо которого раздается под куполом, покрытым каллиграфическими надписями. Рамзан, разумеется, выходит первым; люди кричат ему приветствия, он улыбается, пожимает руки; сзади него люди льнут к окнам, чтобы посмотреть, как он выходит. Только когда мечеть начинает пустеть, я обнаруживаю, что у нее есть целый подземный этаж, где молятся скрытые от посторонних глаз женщины [36] . Теперь мужчины столпились рядом с угловым кабинетом, где Куруев, еще молодой, коренастый человек с рыжей, аккуратно подстриженной бородкой, громко отвечает на вопросы, которые, как объясняют мне, касаются деталей ритуалов или разрешенной мусульманам пищи. Несколько часов спустя он принял меня, прежде всего чтобы кратко рассказать об организации муфтията – Духовного управления мусульман Чечни – и мечети. Религиозная стратегия чеченской власти прозрачна: продвигать так называемый традиционный – суфийский – ислам, чтобы бороться с волной салафизма [37] исламских повстанцев, которых русские называют ваххабитами. В историческом измерении Чечня всегда была суфийской; исламизацию тейпов, происходившую в XVIII веке, осуществили суфийские проповедники ордена, или тариката , Накшбанди, пришедшие из Дагестана, и на протяжении последующего столетия сопротивление российской экспансии возглавляли шейхи Накшбанди, среди которых самым знаменитым был имам Шамиль. В конце 1850-х, когда Шамиль в конце концов оказался принужден к сдаче князем Барятинским, молодой чеченский пастух Кунта-Хаджи Кишиев, вернувшись из Багдада, где он прошел посвящение в орден Кадирийя, начал проповедовать новую, мнимо квиетистскую [38] разновидность религии, где джихад в собственной душе и принятие мирского зла заняли место внешнего и непрерывного джихада Накшбанди. Хотя русские весьма неразумно решили, что этот ревнитель благочестия угрожает их пока еще нестабильному господству, и сослали его в Сибирь [39] , где он и умер, – благая весть, принесенная Кунта-Хаджи, с молниеносной скоростью распространилась среди населения, чьи силы были подорваны войной. Отец и сын Кадыровы – адепты вирда (подразделения тариката) Кунта-Хаджи, и стоило отцу прийти к власти, как он стал часто ссылаться на квиетистские идеи Кунта-Хаджи для обоснования своей политики капитуляции перед русскими и сотрудничества с ними. Новый муфтий Мирзаев, как и Куруев, само собой разумеется, принадлежат к вирду Кунта-Хаджи. Но Рамзан не оставил в обиде и другие суфийские вирды , в том числе относящиеся и к тарикату Накшбанди: пока руководители муфтията спорили о том, какому вирду дать управление Большой мечетью, Рамзан издал указ, чтобы каждый день служили имамы из разных вирдов , дабы все были удовлетворены: так, Кунта-Хаджи служат три дня в неделю, а Бамат-Гиреи из Автуров, другой могущественный кадирийский вирд , один день; Накшбанди служат три дня, из которых два дня отведено династии Юсуп-Хаджи и один – династии Ташо-Хаджи. Эта весьма тонкая политика, которая окончательно пресекла продолжавшиеся годами конфликты между тарикатами, наверное, представляет собой плод идей Ахмад-Хаджи, который, будучи муфтием, превосходно справлялся с тонкостями религиозной политики в Чечне. Что же касается глобального аспекта политики, проводимой Рамзаном и состоящей в противодействии салафизму посредством оживления суфизма, то отец Рамзана уже попытался действовать в этом направлении при Масхадове, хотя без особого успеха. В те годы он и другие приближенные Масхадова завязали связи с суфийскими тарикатами на Западе и, наверное, также в арабском мире; у Оливье Руа, крупного французского исламоведа, я узнал, что Ахмад-Хаджи несколько раз ездил на конференции, посвященные этой теме, в США, где он вступил в контакт с Хакканийя, новым братством дагестанского происхождения, базирующимся в Чикаго и вербующим американских новообращенных. Идея противопоставления «хорошего» ислама суфиев «дурному» исламу фундаменталистов, конечно, не нова, она была уже опробована – без большого успеха – в 1990-е в столь несхожих странах, как Марокко и Узбекистан; но именно неоконсервативные мыслители, близкие к администрации Буша, после 11 сентября попытались наделить эту идею интеллектуальной опорой, и занятно предположить, что кадыровское исламское правление обязано своим появлением как правым вашингтонским think tanks [40] , так и специалистам из российской президентской администрации.