Поймём ли мы когда-нибудь друг друга? - Вера Георгиевна Синельникова

Я почувствовал тогда твоё состояние, но был уверен, что это всего лишь лёгкое волнение крови, и хотел избавить тебя от раскаяния, которое, как я полагал, неизбежно должно было наступить при встрече с Реней.

Теперь уж я могу тебе признаться, сколько душевных сил отнимала у меня борьба с не проходящим желанием тебя обнять. Ты, должно быть, помнишь мои выбрыки. То я обязательно становился справа от тебя, зная, что, если стану слева, ты возьмёшь меня под руку. То напускал на себя холодность, от которой леденело всё вокруг…. Вёл себя, как мальчишка, как школьник. Поведение моё мне не нравилось, каждый раз я казнился, но как показывало дальнейшее, без особого проку. Рассуждал я разумно, правильно, по-человечески. Но как только начинали говорить чувства, я превращался в ханжу, в пигмея, ревнивца, эгоиста…

И теперь я рассуждаю правильно и разумно — свобода и только свобода. А самому до чёртиков, до зелёных бесов жаль, что поезд уносит тебя, и что все мои замыслы и предвкушения не сбылись.

И всё-таки свобода, Данусь! Я не слышал твоих заверений. Обещания, сказать, вещь бессмысленная. Пока любовь жива, ей не нужны никакие клятвы. А когда она умирает, её не может спасти или воскресить ничто. Ведь всё на земле когда-нибудь умирает, Данусь. Страшна эта мысль, сейчас она кажется просто дикой, но как всякая неизбежность, она справедлива, и от этого никуда не денешься. Ненависть, обожание, испепеляющие страсти — всё разрушается временем.

Недавно мне позвонила Лена — та девушка, при мысли о которой у меня кружилась голова. Она хотела со мной встретиться. Прости, но в первое мгновение, когда я услышал её голос, мне стало жарко — наверное, проснулось что-то, ещё не совсем забытое. Но вот рядом с этим возникла мысль о тебе. Не горячая, ударяющая в голову, а лёгкая, упоительная мысль о чём-то бесконечно родном, близком и ничем не заменимом. И таким счастливым было это ощущение, такой приятной и желанной была эта мысль, что я перестал слышать голос в трубке …. Я подумал: да полно, со мной ли это было, что я, прикасаясь к её косынке, сходил с ума? Но было! Значит, что же? Умрёт и это? Нет! То есть, если и умрёт, то только со мной. Чтобы тебя во мне не стало, надобно разрушить меня всего, до основания. Впрочем, если даже расчленить меня на клетки и клетки эти развеять в мировом пространстве, и тогда в каждой из них будешь ты, моя Данусь. То, что случилось со мной, бесповоротно.

Твои рассуждения, почему ты должна ехать на Север и никуда больше, убедили меня лишь в том, что мы с тобой упрямый и дотошный народ. А когда я читал о твоей большой мечте, в душу закрадывалось подозрение, не явилась ли ты, Данусь, из других миров. Слишком лихо ты оперируешь высокими материями, которые, по моим предположениям, большинству обитателей нашей планеты показались бы чудовищной дребеденью. Боюсь, в житейских бурях они будут помехой — недаром в штормовую погоду на парусниках рубят мачты. Земная жизнь, Данусь, в основных её проявлениях проста и груба до чрезвычайности. Рассчитывать можно только на твою удачу. Вот с чем ты действительно родилась. Как иначе можно объяснить тот факт, что ты годами разъезжала одна по дальним дорогам, и с тобой ничего не стряслось. Надеюсь, удача не изменит тебе в твоих поисках, которые — сила твоя и слабость. Сила потому, что можно только позавидовать той одержимости, с какой ты идёшь по жизни, несмотря на её сложность и жестокость. Слабость потому, что ты не видишь, какие сюрпризы и разочарования сулит тебе эта дорога. Ощущения детства питают твою веру в то, что есть счастье, но искать его формулу — это, прости меня, Данусь, так бесплотно, так банально, так неосуществимо, что сами рассуждения на эту тему представляются излишними. Да и что такое счастье? Всяк трактует его по-своему, но толком, пожалуй, никто не знает, что это за штука. Одно можно сказать почти наверняка: на каждый золотой сон детства приходится какой-нибудь взрыв. Есть некое, разлитое во всём сущем сопротивление гармонии, которому человечество не в силах сопротивляться даже в преддверии Апокалипсиса. Напротив, иногда кажется, что колесо антиразума, антисогласия только набирает разбег. Какая сила может его остановить, не говоря уже о том, чтобы развернуть его в другую сторону? Ты верно подметила, что представление о неизбежности войн въелось в человеческое сознание, но ведь мысль, Данусь, просто фиксирует положение вещей, выявляет саму неизбежность противостояний. Подумай, какая формула может изменить наше сознание, если его не в силах изменить сама война? Альберт Эйнштейн после самой страшной в мировой истории бойни сказал: «Разбуженная сила атома изменила всё, за исключением нашего мышления, поэтому мы идём к катастрофе, не имеющих себе равных в истории. Мы нуждаемся в существенно новом мышлении, если хотим выжить». Заметь, он сказал «нуждаемся», но не сделал даже намёка на возможный выход. А ведь это был Эйнштейн! В обыденной жизни человек редко рассуждает о войне, нутром чувствуя бессмысленность и тщетность своих умственных усилий. Он относится к войне, как к стихийному бедствию, от которого не убежишь и не убережёшься. Но если бы даже ему была известна причина наших несчастий — непонимание друг друга, — что бы это изменило, Данусь? Ведь человек и не стремится, и не желает понять другого, его внимание слишком сосредоточено на самом себе. Сплошь и рядом можно наблюдать, как вытягивается и тускнеет физиономия собеседника, стоит заговорить о собственных, а не его проблемах. Ибо как говорил Монтень: «… вместо того, чтобы стремиться узнать других, мы хлопочем только о том, как бы выставить себя напоказ, и наши заботы скорее направлены на то, чтобы не дать залежаться своему товару, чем приобрести для себя новый…». Или вот, скажем, Борода — он представляется тебе эдаким редкостным экземпляром, на самом же деле подавляющее большинство в опасной ситуации будет озабочено, прежде всего, спасением собственной персоны. Инстинкт самосохранения или что-нибудь другое так крепко привязывает человека к самому себе, но боюсь, твоя мама недооценивает этого обстоятельства и переоценивает твои силы. Тебя скорее нужно не поощрять, а сдерживать, готовить к тому, что конструкции, которые ты возводишь так искусно и старательно, начнут рушиться очень скоро. Отсутствие опыта делает фундамент слишком неустойчивым, а полученные тобой знания об окружающем мире — право, не уверен, что на них можно опереться в твоих поисках.

Перечитал я свою писанину, Данусь, и ужаснулся. Нет,