Девочка Шерхана (СИ) - Шайлина Ирина

— Игнат где?

Не сразу может говорить, прижимает руку к ране на плече, пытаясь остановить кровь.

— Ушёл, - тихо шепчет. – Бросил нас и ушёл…

Я сплюнул. По рации подозвал к себе Анвара, порадовался, что живой, но ничего ему не сказал, много чести.

— Да все уже, - скалится он розовыми от крови зубами, видимо таки перепало. — Кого положили, кого просто прикладами и обезоружили. Вовремя мы, ни одного ящика вывезти не успели.

– Этого подлечить, - киваю на потерявшего сознание мужика у моих ног. — Живой нужен, знает много.

Анвар легко перекидывает его через плечо, как барана, и уходит. Я понимаю, что не даёт мне покоя. Вяземский ушёл, а у меня дома Белоснежка одна, почитай, с Шамилем только.

Звоню. Трубку не берет. А для меня, если подчинённые не взяли трубку, оправдание может быть только одно – умер. В то, что Шамиль внезапно помер верится с трудом. Кровь, только успокоившаяся после боя, снова закипает. Иду по складскому двору, тонкий слой снега, который выпал вечером, весь в алых пятнах.

Гоню домой, что с телами и ящиками делать, мои знают. Издалека вижу — дверь открыта. Это ничего хорошего не обещает. Бросаю машину, иду внутрь.

– Белоснежка! - ору на весь дом.

От этого усилия бок горит огнём, проступает кровь, течёт, тёплая. Шагаю, пачкаю кровью дорогой паркет и ковры и думаю - идиот. Я просто дурак. Все меня обманывали. И Вяземский, но от него и не ждал ничего хорошего. Но Шамиль? А Белоснежка, которая такой чистой казалась?

Такой смешной и чистой, что даже плевать было, что другой веры. И что отец её в моей груди дырку сделал, которая чуть к праотцам не отправила. Она стала для меня значить гораздо больше, чем случайная девчонка попавшая в постель. Таких было - не счесть. А Белоснежка особенная.

Была… Была и сплыла, потому что такая же, как и все. И злость накатывает – пусть катится! К своему дяденьке, к кому угодно, плевать, сегодня же себе другую найду!

Расстегиваю рубашку, смотрю на бок - выглядит отвратительно, ещё одна дырка от Вяземских, как привет с того света. Кровь сочится, нужно бы перевязать, нужно к врачу. Телефон звонит — Анвар. Все потом. Тяжело поднимаюсь наверх, в комнату, заведомо пустую.

Стою, Белоснежкой пахнет, вдыхаю полной грудью. Запах свежести, детского мыла, женщины, которая не умея соблазнять совсем, кровь в жилах кипеть заставляла. Упрямо говорю - будут и другие бабы. Дядю её убью, а эта…пусть под других стелется, там ей и место.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Шагаю к столу. Там в ворохе прочей ерунды лежит пластмассовая продолговатая штука. Задумчиво беру в руки, смотрю на две полоски, и только потом доходит. Эта информация меняет все.

– Тебе придётся очень хорошо прятаться, девочка, - шепчу я.

Глава 16.

Шамиль едет молча.

Я сижу на заднем сидении, всеми силами пытаясь сдержать слезы, чтобы не выдать себя. Иначе Шамиль заподозрит что-нибудь.

Не сразу понимаю, что держу ладонь на животе — там, где внутри прячется совсем маленькое ещё дитя Шерхана. От этой мысли тошно, я откидываю голову назад. За окном темно; мне хочется пройтись по асфальту, вдохнуть глубоко весенний воздух.

Нет никакого плана: я понятия не имею, как мне удастся избавиться от Шамиля, одна надежда на везение. Возможно, в парке я смогу отвлечь его внимание и сбежать.

В дядькином пальто, в кармане которого двести рублей и горстка мелочи…

Я так сильно занята своими мыслями, что не понимаю даже, куда меня везут; по большему счету, все равно даже.

Но когда машина тормозит, а Шамиль глушит двигатель, я сжимаюсь на заднем сидении, пытаясь стать незаметной.

За окном темно, я хочу разглядеть через тонированные стекла, где мы, и не могу. Это точно не парк.

Больше похоже на склады.

Вопросов я не задаю, страшно.

Шамиль молча выходит из машины, оставляя водительскую дверь распахнутой. А потом я слышу голос. Знакомый до боли.

— Ну, привез?

Шамиль бормочет что-то на своем гортанном, а после… после звучит выстрел. Его совершенно точно нельзя ни с чем перепутать. Я в панику держусь за дверную ручку, у него оружие, а мне не спрятаться, не скрыться.

— Был крысой, крысой и помрёшь, — говорит дядя громко. Садится на водительское место, бросает сумку тяжёлую на соседнее кресло. И ко мне оборачивается. На губах улыбка играет, жуткая, страшная, лицо перепачкано в крови. Мне орать хочется от ужаса, но слова застревают в горле.

— Ну привет, Лизонька. Добегалась?

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ