Золотая сеть (повести) - Клара Ярункова

— Я дежурил бы до самого утра, — сказал Штевко.

— Я тоже.

— Мне ни чуточки не хочется спать!

— Мне тоже.

— Я люблю ночь больше, чем день.

— Я тоже.

— Я просто не знаю, как это можно — бояться ночью?

— Я тоже не знаю, — с пренебрежением выпятил губы Саша и обернулся на звук шагов. — Сменщики идут.

— Спать, дети! Спать! — загудел, подходя, большой Тоно Гонда.

За ним, дрожа от холода, плелся Яшка Зайцев.

— Подбрось в костер веток, Яша! — сказал Тоно. — Три, не больше. Понимаешь? А вы, — обратился Тоно к Саше и Штевко, — кругом марш — спать. Я слышал, как вы подвывали от страха.

Саша и Штевко обиделись и пошли к палатке. Штевко бросил в жарко тлеющие угли охапку веток. Огонь ярко вспыхнул. В свете огня метнулась длинная фигура Жирафа. Какая-то девочка набирала в флягу воду из родника. Двое вожатых пробежали мимо костра к ручью. Палатки то и дело открывались, из них выбегали ребята. Кто-то споткнулся и чуть не упал. Милан нес кого-то. Кажется, шведку Катрин. Длинный хвост желтых волос мелькнул в свете костра.

Саша и Штевко, остолбенев, наблюдали за происходящим. Они никак не могли понять, что же творится? Костер разгорался все ярче. А это было уже недобрым знаком. Ночью разжигать большие костры не разрешалось.

Вновь заступившие дежурные хотели было бежать к ручью. Но призадумались: а вдруг украдут отрядный флажок? Они еще не забыли, как сегодня на утренней линейке арабы отдавали захваченный флажок пристыженному Генчо Узунову, уснувшему на посту у ночного костра.

— Посиди тут, Яша! — решил Тоно Гонда. — Подложи еще три веточки, чтобы согреться. А я пойду посмотреть, что там творится.

Тоно побежал к ручью и протиснулся среди ребят. Перед ним открылась страшная картина. Возле ручья в свете фонариков лежали двенадцать шведов. Около шведов суетились их чехословацкие шефы.

Они укрывали шведов одеялами, приносили из ручья фляги свежей воды и поили их. Время от времени кто-то из лежащих шведов вздыхал и в муках отдавал форелям ужин, который не мог переварить сам.

— Им не понравился наш ужин! — пояснил Петр Маковник Тоно. — Наши замечательные галушки! Они и сварили себе ужин сами, А теперь им плохо.

Тоно вспомнил, как Катрин с русой косой вокруг головы отворачивала свой носик от котлов с аппетитно пахнувшими галушками. Она и Ивонна попросили вожатого разрешить им сварить для себя специальный шведский ужин. Вожатый охотно согласился и выдал им продукты. Он приказал принести им мясо из холодильника — ручья, отсыпал картофеля, макарон, соли, красного и черного перца. Дал четыре луковицы, двенадцать бутылок лимонада, так как Катрин и Илонка убедили его, что шведский ужин можно запивать только лимонадом.

Петр Маковник как раз мешал галушки с брынзой большущей мешалкой, когда к нему от шведского костра долетел запах подгорелых макарон.

— Все звери подохнут от их стряпни! — проворчал он и бросил в галушки поджаренные кусочки сала.

А когда повара начали разливать галушки по мискам, некоторые шведы решили сменить шведский ужин на украинский. За ними вскоре последовали другие шведы. Шведы подсовывали свои чашки, и Петр бухал в них черпаком большущие порции.

Бритта Ганссон сидела возле Милана и Катки и уплетала галушки. Жирафу даже на ум не пришло отрываться от коллектива. Он бы съел и сушеных кузнечиков! «Что не вредит другим, не повредит и мне», — рассудил он.

Геран убежал от шведского ужина в самый последний момент. Он просто потерял доверие к Ивонниному таланту поварихи, подсел к Катке Барошовои и стал нахваливать галушки.

— Что уж там! Хочешь добавки? — гостеприимно сказала Катка.

И она попросила Петра Маковника подложить

Герану поджаренного сала, раз ему так понравились галушки.

А в это время за специальный шведский ужин уселось двенадцать шведов. Именно те двенадцать, что лежали сейчас у ручья, укутанные в серые одеяла.

Когда шведам стало плохо, дежурные разбудили «медицинский персонал». Румяна Станева прибежала с сахаром и двумя бутылками касторки и начала со своими помощниками оказывать пострадавшим медицинскую помощь.

Когда больных начали уводить от ручья к палаткам, Петр Маковник победным смехом сопровождал завернутых в одеяла шведов. Вальтер Киль тенью ходил за ними и тоже смеялся… А в это время из темноты выбежал Тоно Гонда. Тихонько, как рысь, он прошмыгнул мимо палаток немецкой делегации, никем не охраняемых, и схватил отрядный флажок.

После смены дежурства Тоно поставил немецкий флажок перед своей палаткой. Начинало светать. Лагерь спал крепким предутренним сном. Но как только забрезжило, пионервожатая Лена вышла из палатки, посмотрела вокруг и вздохнула:

— Какая тихая ночь была!

О ночной тревоге она ничего не знала…

12

В столовой «Зеленой долины» за столом сидел Петр Маковник. Он терпеливо ждал, когда дежурные и ему принесут поднос с обедом.

— Я очень рад, что больше не должен готовить! — уверял он соседей по столу. — Ужасно ответственно! Лучше приходить на готовое.

Но никто ему не верил.

Дежурные бегали вокруг столов, проворно разнося порции обеда.

Стол арабов снова был пуст. Арабские мальчики все еще не могли привыкнуть регулярно приходить в столовую. На удары гонга они вообще не обращали внимания. А когда кто-нибудь звал их в столовую, они глядели на ребят своими большими темными глазами и не понимали, чего от них хотят. Если они еще не ощущали голода, то категорически отказывались от еды и продолжали разглядывать красный мухомор или терпеливо наблюдать за птичьими гнездами. Это для них было важнее обеда.

В третьем часу дня они один за другим бежали в столовую, стучали в окошко повара и требовали обеда.

Сначала повар смеялся и выдавал арабам оставленные для них порции, но потом опоздания арабов надоели ему, и как-то он оставил их голодными.

Но куда там! Оказалось, что арабы — твердые орешки. Они все равно продолжали ходить в столовую, когда им этого хотелось, а если им отказывали в пище, терпеливо голодали.

Зато в полдник они съедали по две-три порции.

Пепик Роучка старался приучить арабов следовать режиму, но, как выяснилось, одному ему это было не под силу. На помощь Пепику пришли чехи.

Первым обычно входил в столовую Пепик с Селимом. За ним медленно вышагивали остальные пары. Последним приходил всегда Махмуд. Илонка Месарошова при этом сердито подталкивала его вперед. Часто Махмуд прятался от Илонки. Вот и сегодня он слез с дерева только тогда, когда Илонка начала плакать.

После обеда Милан Яворка и Жираф отправились в темную комнату проявлять пленку трехдневного похода этнографической группы в Вышнегронскую деревню. Они должны были составить фоторепортаж.

Обед Милан и Жираф проглотили в одну секунду и снова убежали в темную комнату. Пленка высохла. Можно было печатать фотографии.

Милан налил в ванночку проявитель, Жираф приготовил бумагу. Наступили самые волнующие минуты. В слабом свете красной лампочки ребята с напряжением смотрели в ванночку. И вот на бумаге проявились черные пятна, затем серые, пятна составили изображение. Но какое?!

Милан вынул из проявителя фотографию.

Жираф быстро подал ему бумагу. И опять черные пятна, серые. И… две пары удивленных глаз.

На пленке было все совсем не так. Милан покраснел. Жираф побледнел.

…Во время полдника двери темной комнаты открылись. Жираф и Милан, щуря глаза от яркого света, направились в редакцию стенной газеты.

В редакции у длинного стола щебетала группа девочек. Они заканчивали подготовку художественной выставки. Яркие кувшинчики, вышитые рукава, резные рамки и даже макеты домов красовались на столе.

Жираф сел у стола, где лежал лист бумаги для стенной газеты, и положил рядом коробку с фотографиями. Милан подсел к нему. На листе были уже приклеены уголки для фотографий. Стоит засунуть в них снимки, и фоторепортаж готов.

Да, готов…

Девочки с любопытством посматривали на фоторепортеров. Жираф вынул из коробки первую попавшуюся ему под руку фотографию.

— Ой!.. — сказал Милан весело, чтобы обмануть девчат. — До чего же хорош дядя Демко!

В действительности Милану совсем не было весело. С фотографии на него смотрел дядя Демко шестью глазами. Вместо одного дядьки Демко на фотографии их было три. Длинные белые волосы тремя слоями были взбиты в высокую шевелюру. Они залихватски обрамляли его тройное широкое морщинистое лицо. Из трех ртов торчали три трубки.

— Покажи! — подбежала к фоторепортерам Катка Барошова.

Милан прижал фотографию дяди Демко к груди, а Жираф в испуге закрыл обеими руками коробку.

— Не суй носа! — сказал Милан возможно спокойнее. — Увидишь фоторепортаж, когда он будет готов. Это должно быть сюрпризом.