Черное сердце - Сильвия Аваллоне

будто забыла, зачем позвонила, и продолжила: – Помнишь тот день во дворе, когда я ради тебя прервала игру?

– Такое не забывается!

– Ты сидела на ступеньках и раскачивалась… Жуткое зрелище! Когда меня заставляли волонтерить в доме престарелых, я видела там стариков, безвольных, как тряпичные куклы. Вот и ты была такой. Помнишь, я тебе говорила: «Детка, в тебе есть огонь, не растрачивай себя попусту». Вот!

Эмилия улыбнулась воспоминаниям, удобно устроила голову на подушке и закрыла глаза. Одобрение Марты доставляло ей удовольствие, немногие моменты в ее жизни вспоминались с такой радостью, как тот день 9 или 10 августа 2001 года, когда началась их дружба.

Даже сейчас, по прошествии стольких лет, Эмилия ощущала трепет.

Летний день клонился к вечеру. Оглушительно, как одержимые, стрекотали цикады.

Болонья по ту сторону колючей проволоки была пустынна, как в сцене из постапокалиптического фильма. Ставни во всех домах были наглухо закрыты. С улицы не доносилось ни звука – ни голосов, ни шума машин. В воздухе висела вязкая, душная тишина.

Они все собрались в огромном внутреннем дворе. Шумные, потные, оголенные. Отсюда никто не уезжал отдыхать. Здесь играли в волейбол, постоянно. Летом занятия заканчивались, и время плавилось вместе с асфальтом. Стояла такая жара, что девчонки часто бегали к колонке, на кран которой был надет шланг для полива овощей в огороде, открывали воду и в шутку обливали друг друга. Если они слишком увлекались, их, конечно, одергивали. Радость? Verboten!

Их стройные, решительные тела вибрировали под солнцем. Они так и искрились в своем дурном отрочестве. Девчонки щипали друг друга за попы, на глазах у всех, улучив момент, целовались в губы, а потом тайком, в туалете или ночью, когда выключались телевизоры, творили кое-что и похуже. Когда проигрывали в волейбол, злились до бешенства. Многие ругательства Эмилия впервые услышала именно там. Получив фол в игре, девчонки могли отхлестать друг друга по щекам, отодрать за волосы. Если бы кто-то умудрился посмотреть на них из-за стены, то залюбовался бы ими, не зная, кто они, где они, что они натворили. Они были такими красивыми, такими живыми. Все носили джинсовые шорты, нарочно обрезанные так, чтобы открывалось минимум ползадницы, и футболки, закатанные под самый лифчик и закрепленные резинкой. Все без исключения.

Кроме Эмилии, сидевшей в одиночестве на каменных ступеньках. Время от времени она, словно очнувшись от оцепенения, смотрела за игрой. Наблюдая, с какой грацией они прыгают под сетку, с какой яростью кидают мяч соперницам, она удивлялась тому, что это девчонки. Обычные, ничем не отличающиеся от тех, которые сейчас играли в волейбол на пляже в Римини или Риччоне, с родителями или со своими парнями, с которыми тискались в кабинках для переодевания.

Со временем обжившись и преодолев лень, Эмилия скорее из командного духа, чем из любви к спорту, научилась вполне прилично играть в волейбол. Но на тот момент она находилась там чуть больше месяца и предпочитала сидеть на каменных ступеньках в стороне от площадки.

Этот большой, обнесенный высокой стеной двор, где бесконечное небо ужалось до прямоугольника, был территорией зачумленных. Но Эмилия считала, что ее болезнь тяжелее, ее раны самые гнойные, и если в прежней жизни она была прекрасной мишенью для травли, то здесь, в этом кошмаре, она чувствовала себя как тот несчастный, покрытый зловонными язвами древнегреческий герой, оставленный на скалистом острове посреди моря. Как его звали? Кажется, Филоктет.

Потерпев кораблекрушение, она ни разу не пыталась перекинуться хоть словом с другими бедолагами. А те не лезли к ней – из уважения, согласно здешним правилам, которые отличались от тех, что в мире за стеной: чем больше у тебя язв, тем выше твоя значимость. Но она еще не знала этих правил, ей казалось, она вызывает у всех отвращение.

В тот день одна из девушек в команде вывихнула лодыжку и выпала из игры. Марта посмотрела по сторонам и, вместо того чтобы позвать кого-нибудь со скамейки запасных, по непонятным причинам решила, что ей нужна Эмилия.

Она прервала матч и, не обращая внимания на протестующие голоса – когда ее волновало недовольство окружающих? – размашистым шагом направилась к Эмилии. Уперев руки в бока, она остановилась, накрыв ее своей величественной тенью.

– Меня зовут Марта Варгас, – представилась она, хотя в этом не было необходимости. – Я здесь уже два года, осталось восемь.

Это означало: я – непререкаемый авторитет, обычно другие приходят ко мне, а не я к ним.

Эмилия, накачанная транквилизаторами, пыталась сосредоточить на девушке затуманенный взгляд, и когда ей это удалось, ее удивили иссиня-черные волосы Марты, блестящие, длинные, почти до пояса. И темные, с восточным разрезом глаза, которые, как Эмилия узнала позже, Марта унаследовала от матери-вьетнамки. А еще модельный рост, крепкие ноги, высокая грудь и холодная улыбка. Она похожа на Сейлор Марс[4], подумала Эмилия и опустила взгляд.

Марте это не понравилось. Пока девчонки продолжали возмущаться, с нетерпением ожидая продолжения игры, Марта прорычала, но не «В тебе есть огонь», а что-то вроде: «Быстро оторвала свою задницу и пошла играть. Нашлась тут принцесса!» Эмилия продолжала сидеть, опустив глаза, и покачивала одной ногой, закинутой на другую. Тогда Марта схватила ее за подбородок, вцепившись ногтями так сильно, что остались следы.

– Здесь никого не просят дважды. И никто не ждет, чтобы его спасли. Нет никаких принцесс, уясни себе. Мы все здесь паскуды, стервы и королевы в одном флаконе.

– Эй, Хайди[5]! Ты еще там? Я спросила, чем занимается этот парень? Он нормально зарабатывает? Это жутко важно.

Марта, как и тогда, вывела Эмилию из оцепенения.

– Думаешь, я его спрашивала…

– Черт, вы даже не разговаривали? Ты сразу на него набросилась и стянула штаны? Молодец девочка, так и надо.

– Нет, он мне еще стихи читал.

– Хм… – разочарованно протянула Марта. – Стихами много не заработаешь.

– Не знаю, может, он пастух? У него борода…

– Господи, Эмилия, поэт с овцами – нет, только не это. Предпринимателя надо найти, инженера, нотариуса. Он пишет, ты рисуешь – это кранты! А вдруг тебе придется его содержать? Он без судимости хотя бы?

Они захихикали.

Теперь они были взрослыми. Больше не играли в волейбол. Больше не было тюремного режима, косяков в туалетах, успокоительных на Рождество. Они вырвались; они пережили это. И все же…

Прошлое не отпускало, держало их так крепко, как ничто другое.

– Думаю, он даже не способен прикарманить найденный на дороге кошелек, – ответила Эмилия.

– Ладно, трахайся, только не влюбляйся. А теперь извини, у меня плохие новости.