Черное сердце - Сильвия Аваллоне

– Именно сегодня?

– Мне позвонил брат Мириам.

Эмилия представила себе, о чем пойдет речь. Связь прерывалась, ей пришлось подойти к окну, чтобы поймать сеть. «Не хочу ничего знать!»

– Она умерла.

Эмилия смотрела на высокое небо, которое, конечно, было бескрайним, но снова стало таким же далеким и недосягаемым, как в том дворе.

– Похороны завтра днем, в Пьяченце. – Марта помолчала. – Если приедешь утром в Милан, поедем вместе.

– Ты хочешь сказать, мы встретимся на похоронах? – Эмилия почувствовала, как запылали щеки. – Твою мать, спустя столько лет, на похоронах Мириам? Издеваешься? Помнишь, мы же поклялись: «Увидимся на Лазурном берегу, в самом лучшем ресторане, на самой крутой вечеринке в Европе», а ты предлагаешь встретиться на похоронах?

– Мы ссали, учились, пели, рыдали вместе… сколько лет?

– В основном получали колотушки.

– Она покончила с собой, Эми.

– Тряпка, размазня.

– Ее бросили одну, никто ей не помог. У нее забрали ребенка, потому что она снова сбежала из общины и продолжала колоться. И она от отчаяния вколола себе столько, что могла умереть дважды.

Ничего удивительного, подумала Эмилия. Если бы каждая из них перечитала историю своей жизни, обращая внимание на кульминационные моменты, такой финал показался бы вполне логичным.

– Когда-то я поклялась себе: ноги моей не будет ни на похоронах, ни на кладбище, никогда в жизни. Даже к отцу не пойду, он знает об этом. И к тебе, если умрешь раньше меня. Мне жаль Мириам. Дура она, но мне ее жаль… – голос Эмилии надломился, – и ее ребенка. Но так – это слишком просто!

Они помолчали. Сплетаясь дыханием, прижав к уху мобильные телефоны, слушали, как пустота Милана смешивается с пустотой Сассайи. Мысленно возвращались в ту комнату с четырьмя идеально заправленными одинаковыми кроватями. Мириам спала рядом с Афифой, Марта – рядом с Эмилией. Стратегически точно пригвожденный к стене канцелярскими кнопками, свидетелем их беспокойных ночей был Брэд Питт в обтягивающих джинсах, прозванный «Ангелом мастурбации». А еще хмурый Люк Перри и Брендон, персонаж сериала «Беверли-Хиллз, 90210» с прической, которая давно уже вышла из моды там, в другом мире. Они на своем астероиде отстали от жизни. И, дрейфуя в космической пустоте, обретали друг друга, ссорились и мирились. Сначала обменивались лишь взглядами, хмурыми и недоверчивыми, а потом стали обмениваться всем: трусами, прокладками, поцелуями, страхами, конспектами по математике и философии, мечтами.

– Зря я попросила тебя приехать. Ты еще не готова. – Голос у Марты тоже дрогнул. – Но сделай одолжение: увидишь красивый вид там, в горах, помаши Мириам. Могу поспорить, она попала в рай. Неважно, что о нас думают, все там будем. Мы это заслужили. А ты не вздумай выкинуть подобное, слышишь? Трахай своего безымянного, зарабатывай деньги и наслаждайся этой дерьмовой жизнью, потому что я хочу тебя увидеть. Приглашу на ужин, я угощаю. Ты просто держись, как говорила Фрау Директорин.

И бросила трубку, потому что наверняка плакала, а плакать на людях нельзя. Старые правила еще действовали:

1) не плакать;

2) не позориться;

3) держать слово;

4) не выдавать своих.

Базовые установки их воспитания. Эмилия мысленно повторила их, она держалась.

В одиннадцать часов я ушел в лес, потому что не мог больше сидеть на месте. Да и чего было ждать? Что она проснется и придет? Постучится в мою дверь? С какой стати?

Взял садовые перчатки, шляпу, сумку-авоську. Натянул сапоги и положил в рюкзак два куска хлеба с сыром на обед, не хотел возвращаться рано.

Я не сомневался, что она не захочет больше меня видеть, что она уже пожалела о том, что случилось: невозможно, чтобы такая смелая, такая сексуальная женщина довольствовалась отшельником, пещерным человеком, «бедным холостяком», как меня тут называли.

В этих краях парни женятся рано, лет в двадцать. По-быстрому делают детей, становятся строгими отцами, по двенадцать часов вкалывают – домашний скот или каменоломни, – после работы ходят в «Самурай» пить и играть в карты. Не читают стихов, не трахаются с тридцатилетними незнакомками, которые дают в первую ночь. А если что-то не нравится, уезжают отсюда, как сделало большинство моих друзей.

Я поднимался по склону горы Кресто, пиная мертвые листья, в которых утопали ноги. Ноябрь выдался какой-то аномальный – настолько теплый, что животные и не думали готовиться к спячке, птицы резвились на деревьях, всюду летали ошалелые насекомые, а среди ветвей каштанов плескалось море света, освещая блестящие коричневые плоды на земле.

Я наклонился и стал собирать их, с ходу отличая целые от червивых, как в детстве, когда вся Сассайя устремлялась в лес перед тем, как зима накрывала нас и надолго изолировала от остального мира. Лучшие каштаны, самые крупные и крепкие, я клал не в авоську вместе с остальными, а в карман. Этим я собирался заняться вечером 2 ноября, но она ворвалась в мою жизнь и заставила обо всем забыть.

Я заметил, да, пятнышко крови на простыне. Кто бы мог подумать! Она была первой, на чьем лице я прочитал удовольствие. Она вгоняла меня в себя как хотела, шептала непристойности и не стыдилась, не скрывала от меня ничего, разве что…

Откуда она, почему она здесь, как ее зовут?

Я сбежал, как вор, едва занялся рассвет. Не смея взглянуть на нее, не оставив даже записки. Я лишь старался одеться как можно быстрее и ступать аккуратнее, чтобы не скрипели эти проклятые половицы, и повторял про себя, что ничего страшного не случилось, ничего существенного. И сейчас продолжал повторять, не веря в это.

Вокруг лишь ущелья, овраги, скалы. Ни тропинок, ни просек. Но я знал этот лес лучше, чем самого себя, я не мог заблудиться. Наоборот, я точно знал, куда идти. Туда, где я не был много лет, а теперь вдруг почувствовал, что мне туда надо. Где прятались во время войны партизаны, а потом их нашли и расстреляли. И где, по легенде, скрывались влюбленные – монах по имени Дольчино и Маргарита, а потом их заживо сожгли. Я шел туда, где собирались смельчаки, еретики и ведьмы, – в наше тайное место.

На самом деле это были просто развалины хибары, затерянные в чаще леса, куда никогда не заглядывает солнце. Добравшись, я бросил на землю рюкзак, сумку с каштанами и лег на листья, раскинув руки. И долго смотрел на кусочек неба, утыканный верхушками буковых деревьев, неподвижный внутри этого фальшивого лета, которое суетилось вокруг.

Потом нашел в себе мужество закрыть глаза и снова услышать хор голосов из нашего детства.

Некоторые голоса слышались где-то около хибары