Донбасский декамерон - Олег Витальевич Измайлов

эшелоном, с мамой, которая служила там же поваром, прошла горькие дороги отступления Красной армии и обратный, уже победный путь.

8 сентября 1943 года советские войска освободили Сталино. Фронтовой эвакуационный госпиталь зашел в сожженный город сразу за наступающими войсками – через три дня. Помещение ему выделили в здании школы Первой городской больницы. Этого здания давно нет, но это самый центр – площадь Ленина.

В одном из интервью уже на склоне лет Элина Авраамовна рассказывала: “На все это (раны, отрезанные конечности) я насмотрелась в операционной, потому что, хотя и числилась санитаркой, работала лаборанткой. Хирурги меня звали, когда нужно было сделать анализ крови, определить ее группу, так вот, там стояли тазы, в которых лежали ампутированные конечности. В приемном покое солдаты лежали в ужасной грязи – их же доставляли прямо с передовой, – и страшнее, чем разорванные, окровавленные шинели и гимнастерки, чем облепленные глиной сапоги, были вши, ползущие прямо по полу”.

Кроме всего прочего, Быстрицкая вспомнила, что прифронтовой город Сталино, лежавший в руинах и погружавшийся ежевечерне в плотный мрак, был не только непригляден, но и серьезно опасен. От госпиталя до квартиры, вспоминает актриса, она, тогда 15‑летняя девчонка, ходила, сжимая в кармане шинели остро заточенную металлическую расческу – так поступали все девушки.

После войны Быстрицкая училась в техникуме, но любовь к искусству, властный зов сцены привели ее в итоге в Киевский театральный институт им. Карпенко-Карого. Дальнейшая судьба молоденькой красивой актрисы могла быть и скромней, чем она себе сама ее построила. Можно было, например, застрять в Херсонском драмтеатре, куда ей выпало распределение. Не захотела. Проявила уже сформировавшийся характер. Через Вильнюс, где жил тогда отец, дорожка актерской профессии привела в московский театр им. Моссовета.

Ну а потом был звездный час – роль Аксиньи.

Было бы самонадеянно с нашей стороны пытаться в нескольких строках рассказать и о том, как снимался фильм, и об интригах, неизбежных в актерских кругах при выборе главных героев, и о том, как дух одного из величайших романов в истории человечества и помогал и мешал съемочной группе. Но и партнер Быстрицкой по фильму – исполнитель роли Григория Мелехова актер Петр Глебов, и гениальный режиссер киноэпопеи Сергей Герасимов отмечали, что она вошла в роль как щука в омут – легко, спокойно, уверенно. И снова мы видим влияние натуры на профессию – человек, уверенный в себе, уверен и в своих действиях. Это вовсе не означает, что Быстрицкую не терзали, как и любого актера, муки творчества, но у нее было главное – понимание цели. И это давало силы большую часть таланта отдавать созданию реалистичного образа.

Здесь мы переведем дух и скажем: киношники после шестидесятых не очень баловали вниманием Элину Быстрицкую. На спектакли с ней в Малый театр валом валил театрал, но массовый зритель ее подрастерял. И это очень досадно и неправильно. Такая богатая фактура, такой цельный характер, такой мощный талант перевоплощения достойны были куда более значительной карьеры. А с другой стороны – ведь театральная жизнь Быстрицкой удалась, как мало кому – до самых последних лет она выходила на подмостки. Так о чем жалеть?

Ее античный профиль, стать, поступь, взгляд достойны были самых сильных эмоций из пьес Еврипида и Эсхила. Она и была человеком из других миров, занесенным волей Бога в наше время».

* * *

Утром следующего дня море продолжало показывать свой нрав у высоких глиняных и обрывистых берегов Качи. Просто удивительно, что такая махина не смогла размыть эту смесь глины с ракушечником в хлам за пару дней, а вершила зачем-то свой сизифов труд миллион лет.

Стоя у большого окна, по стеклу которого бог весть кто и когда нацарапал явно бороздкой ключа «Суворов Саня, ДМБ-1800», «Ждем Миху Фрунзе из армии в 1922», «А помните, как я вас разгромил под Австерлицем?», Палыч усмехался прихотям судьбы, которые всего лишь суть прихотей человеческого разума.

Он припомнил Чкаловскую лестницу в Нижнем-Горьком, по которой, тренируясь, бегал вверх и вниз, вниз и вверх. Туда и обратно, обратно и снова туда, к памятнику Великому летчику.

«Если быть, то быть первым», – вспомнилась фраза с основания монумента.

– Если быть, то быть первым, – раздался за спиной голос Донны.

– Вы мнемоник? Большого градуса посвящения? – обернулся он к ней, одновременно доставая из нагрудного кармана трубку.

– Ха! Нет, просто немного психологических тренировок.

– Прошли спецкурс?

– В лагере для военнопленных.

Палыч пыхнул пару раз трубкой и решил не углубляться в тему, обещающую неприятное продолжение. В конце концов, ему надо просто пройти это испытание. Ему обещали, что после этого он сможет вернуться домой. Дома, правда, давно нет, но сейчас не об этом. Главное вернуться. И не таким хитрым бабцам, как эта наглая и самоуверенная дончанка, полоскать ему мозги и ловить на пустом трепе.

Дончане, донецкие. Палыч припомнил, как говорил Равиль: «Донецких без понтов не бывает». Еще Равиль говорил: «Это у вас, у горьковских, Волга в жопе играет». А потом он как-то зашел в блиндаж в опорнике «Человейник», который они штурмовали два месяца, и не вернулся. Взрыв хитрой французской мины оторвал ему голову. Палыч насмотрелся всякого, но не мог оторвать взгляда от оторванной головы – все казалось, сейчас ехидный донецкий татарин откроет глаза и скажет своим сипло: «Не ссы в буденовку, боец!»

– Буэнос дыас! – появился из столовой Панас. – Как говорят наши недруги гишпанцы, кэ таль эстаис, сэньорэс?

– Фандорин, я не знаю этого языка, – машинально ответил Палыч фразой из старого-престарого кино, смотренного еще в детстве с дедом Олегом.

– Рад, дорогой Палыч, что с рефлексами у вас все в порядке. Донна! – отлично выглядите! – давайте-ка я вам расскажу о сегодняшнем плане. – Никакого плана! Беседы ведем, как бог на душу положит. Кстати, как надо писать слово «бог» – с заглавной или строчной?

– Это, как вам ваша совесть комсомольская подскажет, – отрезала Донна. – Вообще, когда вы резвитесь, невольно вспоминается поговорка о словесном поносе при запоре мысли.

– Словесном Панасе, ха-ха! Да, вам, донецким, палец в рот, гм… да. Ну ладно. Продолжим. С артистами мы вчера покончили или еще кто-то остался?

– В моем электроблокноте пара статей еще найдется, – ответила Донна.

– Статьи – в студию!

Донна несколько недоуменно посмотрела на Палыча и начала читать.

История о «русском Диснее» из Луганска

В 1900 году в Луганске в простой крестьянской семье родился человек, которого на Западе называли не иначе как «советским Диснеем» – Александр Лукич Птушко.

На самом деле фамилия его, как водится у людей артистического склада, звучала чуть