Аугенблик - Евгений Анатольевич Сотсков

часами раньше, а кончалась на следующие сутки, пока сотрудников еще не было. При желании это несоответствие во времени можно было исправить, но пока до такого еще не доходило.

Я пришел на работу в свой второй выходной. Как я обещал Исаеву, надо было походить с рациями, посмотреть, как работают. Интересно было всем, ну, и мне тоже.

Территория нашего предприятия была относительно невелика, честно говоря, необходимость в базовой станции была призрачна. Но ведь я, как уже писал ранее, делал радиоточку для себя, а обеспечить всю нашу охрану связью я планировал совсем другими аппаратами.

Я посадил за свою базовую станцию Михаила, объяснил, как ею пользоваться, сам пошел по территории.

Я бродил по огромной площади всего завода, выходил далеко за ее пределы в город (забрел даже в лес с вожделенными гостеприимными кустами) – везде связь была устойчивой.

Ну что же, своими прогулками я был вполне доволен. Мне было с чем идти к начальнику.

* * *

К следующему моему дежурству, Лешка сдержал свое слово, да я и не сомневался в этом. С Тонечкой Воробьевой он поговорил. Это выразилось в ее звонке ко мне в мониторку. Звонок огорошил меня неожиданностью и короткостью.

Был очень поздний вечер. Болтать по рации надоело, я тупо сидел перед мониторами и занимался своим любимым делом: представлял в горах алюминиевой стружки всякие разнообразные (в основном хулиганские) фигуры.

Когда в одной из куч металла ясно вырисовалась морда пустобреха Мишки с высунутым неестественных размеров языком и в шляпе Постнова, раздался телефонный звонок. Я протянул к трубке руку. По какой-то привычке (не помню по какой), я всегда выдерживал паузу, давая собеседнику обозначиться первым. Наверное, это давало мне преимущество. Я успевал придумать, как и о чем начинать разговор. Но в этот раз мой телефонный собеседник никак не обозначался. Алюминиевый Мишка насторожился. На том конце телефонной линии, довольно заметно кто-то сопел. Алюминиевый Мишка узнал собеседника (вернее собеседницу) первым и весело подмигнул мне алюминиевым же глазом.

– Приходи! – коротко отрезала Тонечка Воробьева и повесила трубку.

Я задумался. Столь грандиозная неопределенность в словах Тонечки Воробьевой предполагала только одно направление: я прощен. Больше никакого смысла ее звонок не нес.

Мне была нужна помощь. Я внимательно всмотрелся в экран монитора. Алюминиевый кабыздох Мишка меня не интересовал. В другой куче металла я изо всех сил своего необузданного воображения выкристаллизовывал Философа Ницше. Философ никак не выкристаллизовывался (лезла лукавая рожа уже привычного Мишки). Усилием воли я настойчиво вызывал дух Ницше. Наконец начались прорисовываться знакомые черты старика. Философ прорисовался еле узнаваемым, гротескным, с одним усом (на второй, вероятно, не хватило алюминия).

Я зафиксировал в своем воображении эту карикатуру, вздохнул и голосом медиума возгласил: «Приветствую тебя, о великий дух Ницше!»

Великий дух испуганно моргнул (это слетел сидевшая на куче алюминиевой стружки непонятно как залетевшая в цех ворона).

«Не скажешь ли ты мне, – продолжал я басить, – куда и когда звала меня дева сия, дочь Сиона, имя которой известно нам обоим?

Одноусый алюминиевый Ницше с ужасом смотрел на меня с экрана монитора и молчал. Один его глаз нервно подергивался (в цеху иногда гулял ветер).

«Не пойду» – решил я. Пусть помучается.

Я достал из многофункционального шкафа подушку и лег на диван, порассуждать на сон грядущий, над сложностью жизненного бытия, в общем, и в частности. Последняя мысль, которую я запомнил: утро вечера мудренее.

* * *

Утро действительно оказалось мудренее. Оно выкинуло два варианта. Первый – самый простой – взять да и позвонить Тонечке Воробьевой и пусть сама скажет, что она имела в виду. Но мне этот вариант не нравился по нескольким причинам: во-первых, милая Тонечка может сразу бросить трубку… да и еще вполне успев ласково назвать меня… козлом безрогим (на манер выражения Леночки-лаборанточки); во-вторых, трубку мог взять кто-то другой. Ни первого, ни второго мне не хотелось.

Второй вариант мне нравился гораздо больше! Я мог бы задержаться на работе и пойти домой позже с тем, чтобы… как бы случайно встретить Тонечку Воробьеву в каком-нибудь удобном месте. Самым удобным местом мне представилось то самое место в лесу… возле гостеприимных кустов. И так, задумано – сделано!

Я шел по лесу, наслаждаясь природой. Какие-то неизвестные мне пташки тинькали в верхушках деревьев, густо жужжали крупные шмели, стрекотали кузнечики, пахло крапивой и горелыми покрышками.

Как назло ко мне привязался пустобрех Мишка и никак не хотел отставать. Вероятно, он полагал, что я решил с ним погулять, дурилка этакая… Я кидал в него палкой, рассчитывая отпугнуть, но он не отпугивался, палку приносил мне обратно.

Приближалась территория гостеприимных кустов. Мишка, почуяв что-то, с громким заливистым лаем унесся вперед. Тут же раздался женский визг, и я понял, пустобрех Мишка напугал Тонечку Воробьеву. Я кинулся вперед. Тонечка стояла прижатая попкой к большой березе и хлопала испуганными глазками. Счастливый Мишка прыгал рядом, как пропеллером вертел хвостом, взвизгивал от удовольствия, заглядывал в очаровательные Тонечкины глаза.

Я подскочил к Мишке, предварительно сделав серьезное лицо, и с размаху хлестанул хворостиной по его заду с почти непробиваемой шерстью. Мишка взвизгнул, отскочил в сторону, принялся зализывать ушибленное место, бесстыдно вывалив на всеобщее обозрение неестественно огромные яйца.

Поймав мимолетный взгляд Тонечкиных глаз в направлении этакого Мишкиного богатства, я с гордостью произнес:

– Моя принцесса, – твой рыцарь тебя спас и требует в награду скромный поцелуй!

– Как я перепугалась! – дрожащим голоском пролепетала Тонечка Воробьева. – Я не сразу нашего Мишку узнала… Выскочил, паразит! Я думала, вообще волк! – и… протянула мне свою изящную ручку.

– Иди сюда, радость моя, – пела моя ликующая душа, – иди сюда, – очень осторожно, чтобы не спугнуть прекрасное мгновение, тянул я Тонечку за руку в направлении гостеприимных кустов, – надо тебя осмотреть, не испачкалась ли.

Тонечка не сопротивлялась.

За кустами росла нетолстая осинка. По разным причинам дрожит осиновый лист. Тонечка Воробьева прислонилась спиной к прохладному стволу библейского дерева. Она завела за него руки и от того была такой доступной! Я нежно гладил ее милые кудряшки и опять пил и пил ее дыхание, и опять падал в бездонную пропасть ее глаз!

– Ты мой доктор, – нежно и одновременно лукаво лепетала Тонечка Воробьева. Потом она говорила еще что-то, но смысла в ее словах было все меньше и меньше.

Спущенные с одной ноги такие смешные трусики давали определенную степень свободы ее ногам и моим рукам. Одуревший от необычности ситуации, глупый Мишка носился кругами, в центре которых, ритмично качалось библейское дерево. И лист