Аугенблик - Евгений Анатольевич Сотсков

на нем не дрожал вовсе, а трясся в нестерпимом желании доказать, что нет греха, а есть наслаждение, что нет смерти, а есть вечное торжество жизни! Тонечка Воробьева громко и протяжно стонала, ничего не видя и не слыша вокруг. И в удивительный унисон с ней вторили толстые шмели и тинькали в Божьей высоте неизвестные мне птицы.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

– Почему ты меня никогда никуда не приглашаешь? – мило надула губки Тонечка Воробьева. – Мы с тобой встречаемся только на работе… и только в твою смену!

Я задумался. В голову пришло только одно: «Наверное, ей мало. Наверное, ей надо часто и по многу раз!».

Мне не хотелось обидеть это милое существо, но и к отношениям более публичным, я вовсе не был готов.

Оставив только направление Тонечкиного вопроса, я спросил совсем о другом:

– Тонечка, радость моя, как ты думаешь, а Исаев догадывается… ну, о нас с тобой?

– Какой ты у меня дурачок! – мило улыбнулась Тонечка. – Конечно догадывается. Да и все знают! Тоже мне, тайна, какая!

Этот же вопрос я задавал Лешке. Он также подтвердил, что Исаев в курсе нашей с Тонечкой… дружбы. Я его тогда про ревность спросил, мол, разве может Босс считать ситуацию нормальной, если подчиненный вовсю трахает его молоденькую секретаршу? Лешка тогда сказал так, будто Исаев как-то нелестно отозвался об Антонине, мол, она не в его вкусе. Да и женат он. А у них, у евреев, с этим какие-то особенные проблемы… Хотя он не знает наверняка.

Мне не нравилась тема, которая могла вырасти из Тонечкиного вопроса, и я искал плавный переход на что-то другое. Хотя, если честно признаться, романтики хотелось и мне. Я с удовольствием вспоминал, как мы с ней катались на фуникулере и с высоты любовались красотами Воробьевых гор.

– А где ты хотела бы побывать? – спросил я, любуясь ее красивыми карими глазами.

Тонечка молчала, мечтательно улыбалась и думала о чем-то своем. Это ее «свое» было для меня закрыто. Но, по слегка меняющемуся выражению лица ее, можно было понять, что в ее воображении происходит какое-то прекрасное романтичное событие. Мне было приятно предполагать, что в этом событии наверняка участвую я. Вероятно, сказка, творившаяся в кудрявой головке милой Тонечки Воробьевой, подходила к счастливому концу. Я нежно гладил ее золотые кудряшки, чтобы усилить то счастье, которое такая сказка могла нести и, предугадывая счастливый конец неизвестного мне сценария, медленно и осторожно притягивал ее головку к себе, чтобы нежнейшим поцелуем завершить эту Тонечкину сказку…

Но вдруг какая-то тень омрачила сияющее Тонечкино лицо. Она несколько раз быстро моргнула, словно очнувшись от грез, и как-то совсем уж строго заявила:

– В подвал твой больше не полезу!

Я, ошарашено отстранился. Н-да-с! Бывают же такие повороты! Я даже представить себе не мог, что на это можно ответить! Ответ образовался помимо моей воли, образовался сам, как бы и вовсе без моего участия:

– …Ну… залезем еще куда-нибудь!

Тонечка зло глянула на меня. Ее глаза сузились, губки сжались. Видно было по всему, что она хочет сказать мне что-то гадкое, но сдерживается и сдерживается из последних сил!

– Тонечка, милая, – начал я исправлять свою глупость, – подожди, не сердись. Для меня самого это вышло как-то неожиданно. Я понятия не имел, о чем ты думала! Ты так внезапно упомянула Центр Связи, наш с тобой подвал…

Черт возьми, я усиливал, а не исправлял свою глупость!

– Значит, ты считал, что я только про подвал думала! – раскалялась Антонина.

Я внимательно посмотрел ей в лицо. Оно было красным, кожа местами пошла бледными пятнами, на глазах наворачивались слезы.

– Тоня, – назвав так ее впервые и сделавшись серьезным, чтобы поработить ее женский разум, строго проговорил я, – мы сейчас наломаем дров. И наломаем их из-за пустяка. Из-за моей, слышишь, моей глупости! Не развивай дальше свою злость, не надо. Я виноват, я ошибся. Я не хотел этого…

Я выдержал длинную паузу, дав ей осмыслить мною, сказанное и попытаться не упустить тот короткий момент, когда она захочет ответить, чтобы не дать ей это сделать. И вот в этот самый важный момент я произнес то, что всегда действует безотказно.

– Я очень не хочу тебя потерять, понимаешь, Тоня, – сказал я, очень медленно и печально, – очень не хочу тебя потерять!

Тонечка Воробьева свела руки вместе – кулачками под подбородок, прижалась ко мне и жалко, по-собачьи заглянула мне в глаза. Слезинки уже катились по щекам, и классически падали мне на грудь, оставляя неяркие кляксы туши на моей светлой рубашке.

– Я тоже, – тихо произнесла она, – я тоже не хочу тебя потерять!

Я смотрел на милое существо, которое жило мною, которое жило во мне, и испытывал странное чувство: как будто насмерть обиженный родителями ребенок, обратился к совершенно чужому, и, может быть даже опасному – будь, что будет, ну и пусть, – дяде-прохожему, за помощью, за поддержкой… за пониманием.

Ну как я мог пойти на поводу у мощного напряжения, начинающего развиваться у меня внизу живота, хотя противостоять ему я тоже не мог!

– Тонечка, радость моя, – говорил я ласковые слова, – надо успокоиться. Мы с тобой обязательно еще поговорим. Мы обязательно будем куда-нибудь выбираться. Обязательно!

– Поцелуй меня, – попросила Тонечка Воробьева тоном, каким просит о защите сестра старшего брата, такого сильного, такого надежного.

Я нежно прикоснулся к ее губам, совсем не похотливо, ощутив сладкий мятный аромат ее помады и соленый вкус Тонечкиных слезинок.

* * *

Этот наш разговор состоялся на улице, недалеко от нашего рабочего здания. Я, закончив дежурство, шел домой. Тонечка Воробьева пришла раньше. Не из-за меня, конечно. Что-то по работе. Она говорила, но я почему-то не запомнил.

После нашего разговора что-то во мне изменилось. Я шел домой и размышлял над нашими отношениями. Раньше я имел только одно мнение: ничего кроме необузданной страсти нас не связывало. Думал так я, и переносил это мое мнение на Тонечку Воробьеву. Мне так было удобно, мне так было спокойно, мне так было просто.

Раньше, когда среди прочих мыслей внезапно врывалась мысль о Тонечке, я, или вспоминал, или представлял лишь одни наши бурные соития и все с этим связанное – предшествующее и последующее.

Я шел домой, а перед глазами стояло Тонечкино лицо со слезинками в глазах.

«Поцелуй меня!» – звучал ее тихий голос.

Я также понимал, что ничего иного, ничего серьезного в наших отношениях быть не могло. А мне этого, иного, стало хотеться! Сама Тонечка Воробьева запустила этот механизм.

У