Когда поют цикады - Стивен Амидон

пропадал, почему вернулся так поздно, да еще в таком состоянии. Однако ланчи по средам неизменно собирали уйму народа, а оставлять дела на Джерома и Софию грозило катастрофой. Так что придется потерпеть. Но как только он освободится, сразу же задаст мальчишке. Ну сколько раз Мишель говорил ему: «Я должен знать, где ты!» Это правило номер один. Непосредственно за которым следует правило номер два: к полуночи быть дома. Точка. Никаких исключений, если не оговорено иное.

Кристофер явился домой уже под утро, в четыре часа, когда Мишель всерьез подумывал о звонке родителям Джека, перспектива чего его абсолютно не вдохновляла. Вид у сына был усталый, расстроенный и неприятно удивленный фактом бодрствования отца. Воротник его рубашки был поднят, и на протяжении всего разговора он так и не снял куртку. Сперва Мишель испытал невыразимое облегчение, затем его охватило замешательство. Никакой машины перед домом не останавливалось. Кристофер, что, протопал все три километра от дома Джека пешком? Почему не позвонил? Однако первая серия вопросов была встречена молчанием, и тогда Мишель – с трудом веря, что вообще произносит эти слова, – строго спросил, не употреблял ли Кристофер алкоголь или наркотики. На это ответ последовал, хотя и лишь в форме выразительного мотания головой. Далее в таком же духе и продолжалось. Ответы на лавину вопросов сводились к молчанию, пожатию плечами или невразумительному бурчанию. Мишель начал выходить из себя. Никогда прежде сын так себя не вел. Порой ударялся в слезы, мог заупрямиться или огрызнуться. Но всегда внятно разговаривал.

– Ты вообще помнишь последние несколько часов своей жизни? – взорвался в конце концов Мишель. – У тебя амнезия, что ли? Может, тебе мозг нужно обследовать?

Вопросы безжалостные, оба от отчаяния. И по-прежнему безрезультатные.

– Кристофер, отвечай!

Но тот просто уселся, еще глубже погрузившись в какую-то невыразимую муку. Мужчина вынужден был отступить. Открытая конфронтация результата явно не приносила. Мальчишка едва на ногах стоял. Ему необходимо было выспаться. Поэтому Мишель отправил сына в свою комнату, предварительно велев не покидать дома до его возвращения из «Папильона». Он позвонит в школу и извинится за его отсутствие. А как только вернется, они поговорят, и на этот раз отмалчиванием и ужимками отделаться не получится.

Все дело в девушке. Да почти наверняка. Это вполне объясняло бы, почему Кристофер в последнее время стал таким раздражительным и скрытным. Мишель уже несколько недель подозревал, что тут замешан кто-то еще, пускай даже сын ничего и не рассказывал. Вот только кое-что не сходилось. Кристофер водился с Джеком и Ханной. Тогда должен быть еще кто-то. Должна быть девушка.

Не раз Мишеля подмывало потребовать от сына объяснений его угрюмой раздражительности. Вот только это было не так-то просто, поскольку сам он тоже кое-что скрывал. Как он мог призывать к открытости, если втайне спит с чужой женой? Как мог втолковывать сыну, что правильно, а что нет, если сам грешит? Возможно, Кристофер даже знал. Что-нибудь случайно заметил или услышал. А скорее, интуитивно почувствовал отцовское лицемерие. И тогда все его поучения о правильном и неправильном автоматически становились ложью. Получается, ему-то самому можно быть скрытным и увертливым. Можно с головой бросаться в омут безрассудства и страсти.

И вот теперь, готовя телячье рагу, фаттуш и камбалу, Мишель осознал, что выяснение отношений с Кристофером сводится к Элис. К проблеме с Элис. Пока он ее не разрешит, требовать чего-либо от сына у него попросту нет права. Нет права на что-либо вообще. А если он будет продолжать избегать любовницы, то проблема никогда и не решится. Ее внезапное появление сегодня в ресторане ясно дало это понять. Женщина вроде Элис просто так ни за что не отстанет.

Мишель все никак не мог понять, как же получилось, что отношения с ней зашли так далеко. Он вовсе не искал любовницу. Но она свалилась словно снег на голову, и все завертелось как будто помимо воли – и его, и ее. Впервые после смерти Марьям эмоции взяли над ним верх. И ему было хорошо. Даже лучше, чем хорошо. Отрицать это было бы лицемерно. Они вместе смеялись. А когда в последний раз он смеялся? И еще секс, непринужденность. Как бы кощунственно это ни звучало, но с женой у него подобного и близко не было.

Тем не менее дальше так продолжаться не могло. Отношения пошли бы на спад, пламя угасло бы. Мишель знал это и полагал, что Элис это тоже очевидно. Но затем, четыре ночи назад, она сделала предложение. Развод. Да не просто развод, а такой, что позволил бы ему осуществить мечту, что он лелеял с самой юности. Вот только это было неправильно, брать чужую жену и деньги. Неправильно разрушать брак, даже такой несчастливый, как у Элис.

Тогда Мишель ничего не сказал, хотя ответ, само собой, был «нет». Он уверял себя, что промолчал, потому что не хотел расстраивать Элис. Однако, если быть до конца честным, его в высшей степени искушала перспектива быть вместе с ней, безраздельно и открыто. Да, в глубине души ему не хотелось ее терять. Не хотелось снова становиться тем, кем он был до встречи с ней. Не хотелось возвращаться к пустым дням, бегущим один за другим подобно муравьям, которые усердно воздвигают муравейник, не ведая зачем. Более того, после разрыва одиночество станет еще мучительнее, поскольку вскорости сын начнет учиться в колледже. И эта перспектива представлялась Мишелю невыносимой.

И все же это было неправильно. Уж точно по тем понятиям греха, что ему привили в раннем детстве. Пускай после смерти жены Мишель и отрекся от религиозных убеждений, ему по-прежнему представлялось неправильным обманывать и таиться по углам, покушаться на деньги чужого человека. Они с Элис могут хоть в лепешку расшибиться, как выйдут из тени, все равно для соседей, клиентов и сына их изначальный грех никуда не денется – грязное пятно и его вонь так же и будут оскорблять взор и обоняние окружающих.

Наплыв посетителей спал. Элис давно ушла, София отправилась на перерыв. Мишель проверил мобильник на предмет сообщений от сына. Ничего. Наверняка все еще спит. Не было никаких посланий и от Элис – что, на его взгляд, тоже являлось хорошей новостью. Среди обычного спама и рабочих вопросов ему попалось принятое пару часов назад уведомление о введения режима изоляции в школе, и вот только-только поступило известие о его отмене. Мишель не особо встревожился бы, даже если бы сын и пошел сегодня на учебу. Ох уж эти американцы с их извечной паранойей. Будь