Переходники и другие тревожные истории - Дарелл Швайцер

— Чёрт вас подери, Куилт! Возраст этой вещи не имеет отношения к вашему заданию. Оставьте шкаф в покое и сосредоточьтесь на своей картине.

Именно тогда мной овладело почти необъяснимое стремление.

Пока из телефона изливались никчёмные предостережения — ворчание, угрозы и мольбы от, скорее всего, больного человека за много миль отсюда («Эти вещи — личная собственность. Они незаменимы. Вы не имеете права».) — мне показалось, что единственный возможный план действий — надеть этот комбинезон.

Я натянул его через голову. Меня захлестнул запах старого холста. И чего-то ещё, явственно отвратительного, вроде гниющего мяса. Ощущение от ткани тоже было довольно мерзким, сперва грубым, как металлическая мочалка, потом тёплым, мягким и упругим, как будто эта вещь — живая, как будто я очутился в огромной беззубой пасти, которая всё сильнее и сильнее сдавливала меня.

Я забился, пытаясь вдохнуть. Где-то, очень далеко отсюда, выкрикивал голос: — Уберите его, Куилт! Уберите его!

Телефонная трубка всё ещё оставалась у меня, в костюме, сумке, или где-то ещё.

— …перемётный костюм… — видимо, продолжал он говорить. — Чтоб вас, Куилт. Чтоб вас.

Здравомыслие тогда покинуло меня. Моё восприятие исказилось. Казалось, прошло несколько часов и лишь с предельным сосредоточением воли я смог выпутаться из этой вещи, словно это действительно была полная слизи тёмная пасть, сжимавшая меня всё крепче и крепче.

Затем я уселся на кухонном полу, а «перемётный костюм», громоздился у меня на коленях. Я нашарил телефон.

— Привет?…. — запалённо выдохнул я.

— Положите его назад, Куилт.

Я повиновался без промедления и пинком закрыл дверцу шкафа. — Если вам будет спокойнее, я могу даже заколотить эту дверцу.

— Там нет никаких инструментов, Куилт. Помните?

— Я могу задвинуть её чем-нибудь тяжёлым.

— Да, сделайте это, Куилт. Потом возвращайтесь к своей картине. — Он извинился, сославшись на то, что у него слишком поднялось давление и повесил трубку.

Я долго сидел там, ошарашенный. Бинго, подумал я. Спектральный сейсмограф записал первый толчок. Кажется, время действительно остановилось. Я сидел, стараясь сосредоточиться, ощущая смутную дурноту. Не знаю, сколько это длилось. В конце концов полный мочевой пузырь заставил меня подняться и отыскать уборную.

Следующим утром я спал допоздна и лишь урывками попытался позавтракать. Ни одного сновидения мне не вспомнилось, от приснившегося осталось лишь впечатление. Только отголосок, псевдопамять о бесконечной серости, будто целый мир заполнился пеплом.

Большую часть дня я провёл, блуждая по первому и второму этажам, набрасывая эскизы, впитывая накопившееся спокойствие, что является особенностью подобных мест: занятное скопление брошенных необитаемыми комнат, с нетронутыми вещами, к которым никто не прикасался десятилетиями. Затхлые газеты покрывали мебель, а серая пыль — да, словно в моём позабытом сне — покрывала всё. Среди этой призрачной обстановки я сидел и рисовал, затем поднялся, перешёл в другую комнату, снова рисовал, вызывая повсюду пылевые вихри. Солнечный свет прорывался сквозь трещины в заколоченных окнах. Я наслаждался пылинками, что искрились в сияющих лучах.

Моё внимание рассеялось. Я размышлял о времени, смерти и загадке моего незримого патрона. Ни один из моих эскизов ничего не выражал. Разочарованный, я махнул на них рукой и принялся обшаривать комнаты. В одной из них я обнаружил в сундуке припрятанные старые журналы — дешёвые детективы тридцатых годов и «Полицейский Вестник»[19] сороковых. Я понятия не имел, как они тут очутились, но в настоящий момент это было именно то, что нужно. Я просидел несколько часов, блаженно листая их. Временами мне требовалась откровенная халтура, чтобы отдохнуть от возвышенного. Жизнь коротка, а Искусство вечно, порой чересчур уж вечно.

По правде сказать, все комнаты, где я побывал, были безвредны и даже приятны. Они излучали некий старинный шарм. Но потом, пока я сидел за чтением бульварных журналов, мне стало совершенно ясно, что истинный предмет изучения, дурное место ценой в десять тысяч долларов, находится не в шкафу внизу, но непременно наверху, на неисследованном третьем этаже, в башне.

Так меня побуждали амбиции и простая жадность, и подгоняло восхищение перспективой, но трезвый расчёт — назовём это моим художественным чувством меры или формы — предложил мне подождать до вечера, когда свет, падающий через оконные перекладины, сгустится до красного и под острым углом вонзится в затхлый ковёр. Тогда и только тогда, настанет пора мне подниматься.

Ибо это случается на исходе дня, когда последние остатки солнечного света напоминают нам о смерти, тогда и являются призраки. Отчего-то я был абсолютно в этом уверен. Мой патрон платил мне за впечатления, а это и было моим впечатлением.

Но сперва я спустился в кухню и вытащил из шкафа «перемётный костюм». Я боялся его — да, боялся неодушевлённой вещи из холста и металла — но, опять по своему впечатлению — я знал — он мне понадобится, ибо, невзирая на чаяния моего патрона, что я сумею зарисовать сущность этого места с помощью только чистого художественного восприятия, ключом ко всей загадке был «перемётный костюм».

Этот дом населён призраками, уверяли меня… я слышал, там есть подобные вещи. Поговаривают о духах, их радостях и горестях.

Нет, только безмолвие. Когда я обыскивал старинные покои третьего этажа, то не нашёл ничего, достойного моей кисти. Я сделал несколько эскизов, но лишь старинных комнат, атмосферных но лишённых отклика мучения, который и создаёт настоящее место с привидениями.

Мне подумалось, что заказ под угрозой, что, если я не найду ничего более определённого, то придётся сфабриковать какую-то странность, которая может и не удовлетворить моего патрона.

Он знал, чего хочет. Он просто не говорил мне. Просто ждал, когда я сам это обнаружу, чтобы он мог это узнать.

Я до сих пор не разгадал его мотивов. Он не являлся ценителем. В этом я был уверен. Мои впечатления от него, по телефону и через действия его посредников — это был человек алчный, хваткий, возможно, отчаявшийся, но равнодушный, вплоть до грубости. Возможно, это был человек, который что-то утратил и ожидал, что я это отыщу.

Однако, меня смущало, что он не приехал сюда сам, пусть даже и был болен, даже если его пришлось бы нести. Картина, неважно, насколько блистательная, оставалась бы лишь вещью из вторых рук, ощущением переданным, а не прочувствованным напрямую.

Зачем он вообще купил этот дом?

Полный вопросов, в поисках ответов, в поисках, признаюсь, чего-то ужасного, что могло бы вдохновить на соответственно впечатляющую картину «дома с привидениями», я сделал то единственное, что мне оставалось: снова надел «перемётный костюм».

Запах оказался не так уж плох, будто эта вещь подстроилась под меня. Я стоял,